Елена Радова - Сука

«Мы с тобой будем знаешь как хорошо жить... Мы все им оставим. А сами будем жить в нашей квартирке. Поедем отдыхать на твои любимые Канары, что ты улыбаешься? Я тебе совершенно серьезно говорю. Не могут быть любимыми, потому что ты там никогда не была? Ерунда. Мы все равно поедем. Я только должен отдать все долги семье.

И еще мне нужно дочь выдать замуж. Это скоро. Я не могу так от них уйти, это не по-людски. Нет, это не годы, может быть, несколько месяцев. Что ты говоришь, что ты говоришь? Между прочим, это не комплимент, но с годами ты становишься гораздо интересней, честное слово. Сейчас ты красивей, чем была десять лет назад...

Не чушь! Это не чушь, ты самая красивая женщина из всех, кого я только видел в этой жизни... Нет, я не хочу встречаться с тобой в другой жизни, то есть если она есть, то очень хочу. Но все дело в том, что будем вместе в этой жизни, вот посмотришь...»

Ранил-то он меня давным-давно, ранение оказалось опасным, никакие лекарства не помогали. Врачи сказали, такие раны вообще редко затягиваются. Говорят, они вообще-то несовместимы с жизнью.

Отвечаю, как на страшном суде:

– Не уснуло.

– Важны.

– Затянуло – «глаза полны такой горизонтальною тоской».

Очнусь – близорукими глазами, щурясь, посмотрю вокруг – небесных судей нет, как не было.

Я стою перед тобой на коленях и прошу...

Господи, видел бы меня сейчас кто-нибудь из моих начальников, один из которых без обиняков недавно сказал мне, не скрывая раздражения: «Больно независима. К Хованскому на коммерческие планерки ходишь, а ко мне на планерки – нет». «И не буду ходить!» – «Будешь, будешь к ногтю ходить!» «На! – показываю я выглядывающий из кулака первый палец. – Лучше уволюсь!»

Умоляю, пожалуйста, не бросай меня...

Стоп, я этого не говорила и на коленях перед тобой не стояла. Но ведь мысленно, мысленно... «Ну что ты...» – и я не знаю, как эту твою фразу воспринимать, так что в целях поддержания себя в равновесии на случай трагедийности нашего окончания, расшифрую как мое – тому начальнику «На!».

Все это я делала постоянно. А вот итог моих стараний за эти невыносимые четыре дня.

СУББОТА. Из нашего подъезда я вылетела мартовской кошкой. И до остановки шла в каком-то блаженно-расслабленном состоянии. Там ощутила себя натуральной шлюхой, по пути зачем-то купила мужу бутылку пива – чего не делаю никогда и ни при каких обстоятельствах. «Не пью я пастеризованное пиво. Ты же знаешь», – удивленно сказал Алешин. «Опять попала на модель Черномырдина, а ведь хотела как лучше, – беспечно ответила я. – Что ж, это еще один знак, что нам пора расстаться. В понедельник я ухожу. Решение обсуждению не подлежит». Я сделала властный жест рукой. После чего завалилась спать, чтобы быстрее текло время. Проснулась – позвонила тебе. Твой телефон молчал. Ушла к подруге. В общем разговоре участвовала не в лад и не к месту, неудачно. Оттуда снова позвонила тебе. Почему-то расстроилась, ведь ничего членораздельного ты мне не сказал. Ушла домой, нахамила всем и опять легла спать.

ВОСКРЕСЕНЬЕ. Утром договорились ехать с братом за раками. Я скомандовала мужу:

– Опаздываем – в гараж!

Тут раздался длинный звонок в дверь, я открыла – мой любимый Катанян стоит. Я стала лихорадочно убеждать его поехать с нами – мне нужны были «уши».

– Идиотка, ты спустись вниз, я машину новую купил, – сказал он, приходя в недоумение от моего возбуждения.

– Слушай, у меня любовь! – орала я.

– А зачем тебе это нужно?

– Нужно, нужно, потом это особенная любовь, я сейчас тебе расскажу, это очень старая история.

– Нет, ну ты сумасшедшая. Я же тебе сто раз говорил, там ничего не будет, и вообще мне он не нравится.

– Зато мне нравится. Иди ты к черту! Он что, баба, чтобы тебе нравиться?

– Ой, дура...

– Ну поедем с нами, я с тобой поеду, мне нужно тебе рассказать...

– Слушать твои сумасшедшие россказни? Уволь! Пошли на улицу – у меня Людочка в машине сидит.

– Как я ненавижу всех ваших жен! Тогда не езди, все равно при ней не расскажу.

– Друг мой, у тебя что-то с головой.

– Я же и говорю – влюбилась.

– Ладно, мы с вами не едем, лучше пойду-ка я жилетку куплю – приходи потом плакать.