Владимир Мака­нин - За чертой милосердия

Онарассказывала о себе. Она живет в общежитии. У нее там небольшая квартирка — живет одна. У нее есть две подруги, одна собирается замуж, да, конечно, за местного парня, он бульдозерист.

А еще, оказывается, она ухаживает за коровами, не только убирает в гостевых домиках. Откуда здесь такое количество коров?.. А-а, берут в аренду на сезон. Вероятно, часть огромной территории секретного предприятия используется для выпаса, коровы, слава богу, никому информацию не вынесут. Сыр. Масло. Почти задаром. Небось по контракту с молокозаводом.

— …Мои коровы всегда чувствуют, что я внимательна. Я их оглаживаю. Я мою вымя. Казалось бы, что тут такого хитрого — помыть вымя. А вот и нет. Тут шлангом не обойтись. Тут обязательно нужны руки. Я прощупываю так мягко. Каждый нарост смываю. Каждый комочек грязи, прилипшего навоза, солому мелкую — солома ведь липнет. И коровы понимают…

— У тебя красивые руки… Да не прячь же, не прячь. Какая ты, право, странная!

Раздалосьхарактерное пощелкивание. Чип-чип-чип-чип… Кутаясь в простыню, оступаясь, она метнулась с постели к столику, где оставила свою маленькую рацию, темневшую издали, как продолговатая шоколадка. Она включила прием.

— Внимание.

Ей сказали:

— Распорядок на завтра. Вы не занимаетесь уборкой гостевых домиков, вы на мойке коров. Повторите.

— Завтра я не занимаюсь уборкой. Я на мойке коров.

— Все правильно. Как здоровье?

— Хорошее. Спасибо.

— Спокойной ночи.

И вместо отбоя прозвучали несколько тактов из популярной песни.

После сообщения стало ясно, что он и она завтра не увидятся и что (из расчета трех его дней) сегодняшний вечер — последний. Что ж, так — значит так. Он сказал, что выпьет немного вина. Она спросила, не утомительно ли ему перед завтрашним экспериментом, не мешает ли ему она, она ведь сразу уйдет, если он скажет.

— Нет, — сказал он с улыбкой и еще раз ощутил свою молодость.

— Я привыкаю, — говорила она. В счастливом и легком самоощущении он думал, что Оля говорит (он даже не очень вслушивался) о нем, об их вспыхнувшем кратком чувстве, но тут же рассмеялся, потому что оказалось, она опять говорила о коровах (сентиментальная, она рассказывала ему о своем):

— Так скоро привыкаю к ним. Зову их разными именами. Как в детстве. А когда несколько раз помою, их уже увозят.

— Не держать же их у вас все время.

— Говорят, их загоняют в длинный состав и увозят.

— Если ты так любишь коров, переведись работать на молокозавод.

— Там сложная техника. Я умею только прибрать, помыть… Я в детстве болела, головой болела.

— Хватит об этом.

Он привлек ее к себе.

Глаза ее были полны слез — Оля плакала, не сознавая, что она плачет. Просто стояли в глазах слезы.

— Ну-ну, — сказал он. — Тебе же здесь хорошо, тебя никто не обижает… Посади себе подсолнухи возле общежития. Прямо под окнами. И думай каждое утро о детстве и Украине.

Она обрадовалась — как хорошо он ей подсказал, как это она раньше не подумала о подсолнухах, которые можно самой посадить.

— …глаза.

— Не такие, как у твоих двух подруг? — он засмеялся.

— Совсем не такие. Неспокойные. Ты умный и такой неспокойный.

Он не переставал улыбаться.

— И тебя это смущает? Мое неспокойствие?

— Нет… Да… Вообще…

Она спуталась и смолкла, как это бывает с день за днем однообразно живущими людьми.

В его сознании, привычном к анализу и к возможности возникновения самых неожиданных вариантов, мелькнула мысль. Впрочем, и ушла, мелькнув.

Все же он спросил:

— Ты правда думаешь, что коров куда-то отсюда увозят?

— Правда.

— Поездами?

— Да.

Но тут он уже опять думал о ее удивительном внутреннем мире, небогатом знаниями, неразвитом и необъемном, но сохранившем в себе всю старину полузабытых психологических изгибов.

— Расскажи, что ты сейчас чувствуешь.

А она ни о чем:

— Мне хорошо. Забыла, где я… Неуютный дом. Смотрю и не вижу. Мне кажется, я буду долго вспоминать…

Она лепетала, лежа с ним рядом; обедненность желаний. Он чувствовал, что он станет, пожалуй, ее жалеть. Бывает. Непредвиденная нагрузка на сердце. Вот так всегда, когда что-то обнажаешь: хочется раздеть, обнажить, увидеть в правде и наготе, а потом себе же дороже, — отметил он.

Он пошел ее проводить.

Они прошли оба гостевых домика. Слева появилась глухая стена цехов комбината, но, огибая ее, потянулась прогулочная асфальтовая тропа с довольно частой цепочкой фонарей вдоль нее. Три часа ночи. Возник патруль. У них проверили документы.