Юлия Любимова - Фирменные люди

– Сто пудов. Такая без мыла в любое место пролезет.

Киприянова занималась спортом, бодибилдингом. Она гонялась за белками, чтобы после работы вечером качать мышечную массу. Как-то она рассказывала, что профи должен съедать за завтраком десять яиц. Я удивленно спросила:

– На фиг так много?

А она, не поняв сути вопроса, равнодушно пожала плечами:

– Иначе ты ничего не добьешься.

Стоя в очереди в столовую, она всегда с интересом рассматривала фотографии в свежих фитнес-журналах. Там красовались накачанные мужики и ужасные на вид тетки в бикини, намазанные маслом. Нина с завистью в голосе повторяла как зачарованная:

– Как я хочу такую же фигуру!

Я не могла поддержать ее в этом увлечении и потому обычно отмалчивалась.

Вторая моя приятельница, Марина Хаменко, была постарше нас с Ниной, ей стукнуло уже тридцать два. Марина одевалась очень аккуратно, несколько стандартно, правда, но со вкусом. Жила она одна, и вид у нее был довольно независимый.

Первую неделю за обедами она почти все время молчала, только иногда рассеянно улыбалась, как бы подчеркивая, что она слушает и ей небезразлично, где она и с кем. Но сказать ей особенно было нечего.

Марина была интеллектуальной молчуньей. Как выяснилось, дома она любила слушать классическую музыку, а в метро всегда читала. Говорила, что любит Акунина. «У него высокий стиль, – повторяла она. – Не то что в пошлых дамских романах». Я к ней прислушивалась, так как Акунина не читала. Один раз мы даже обменялись с ней книгами: она принесла мне «Азазель», а я – «Дом на краю света» моего любимого Каннингема.

Протягивая Марине книжку, я сказала:

– Это самая умная и самая романтическая история из тех, что я читала.

Всего через день, придя на работу, я обнаружила, что Каннингем небрежно брошен на клавиатуру моего компьютера. Неприятный холодок коснулся моей души, я почему-то побоялась прикоснуться к книге, будто она меня укусит.

Марина вернулась из туалета, поздоровалась и невозмутимо села на свое место, делая вид, что работает. Я в недоумении спросила ее:

– Ты уже вернула книгу? Так быстро ее прочла?

Хотя и так было ясно, что именно она ее положила, ведь больше-то некому. Я, конечно, глупость спросила, но, наверное, просто от растерянности. Прочесть она ее, конечно, не могла, даже если бы читала все ночи напролет.

Марина, не поворачивая головы, сдержанно сказала:

– Нет, я не смогла осилить даже двух страниц. – Ее тон был невинно-невозмутимым, как тон уверенного на все сто в своей безнаказанности преступника, который даже не пытается оправдаться. – Ничего не понятно... Или это просто не мое, – добавила она так, будто не справилась с китайской грамотой.

Ее ответ меня разозлил.

– Да, я понимаю, что вкусы у всех разные, а над хорошей книгой нужно еще и думать. Но меня не это волнует. Я не понимаю, почему ты, придя на работу заведомо раньше, бросила мне мою книгу на клавиатуру, зная, что эта книжка для меня дороже других. Ведь я отдала ее тебе в руки!

Марина промолчала, делая вид, что упорно работает.

Впрочем, чего было от нее требовать...

Через неделю я принесла ей «Азазель». Она с нетерпением ждала похвалы. Я сказала лениво:

– Ну... так себе. Обычный боевик. По сути, «мыло». Даже нет, не «мыло», а жвачка. Ее жуют, но глотать не рекомендуют, под ножом хирурга можно оказаться.

– Неужели не понравилось? – недоверчиво подняла на меня глаза Марина.

Я задумалась. Оно, наверное, мне бы понравилось, если бы весь «экшен» убрать, дурацкие фамилии и идею спасения мира. Большую пошлость не придумаешь. Тогда, пожалуй, диалоги и несколько описаний внешности прокатят. Мне и вправду понравился рассказ дворника о «стубентах ниверситета».

– Понимаешь, – сказала я, – образ Фандорина – это та же Золушка, вторичный, пошлый образ. Обман. Дешевый опиум для народа. Если ты наркоманка, можешь его боготворить, чего тебе еще остается?

Я никогда не задумывалась о личности писателя, пока не прочла Набокова. Потрепанный томик «Лолиты» ходил по общежитию, передаваемый из рук в руки. Высокий стиль мастера действовал на всех одинаково гипнотически, будто древние люди странным образом забывали свой примитивный язык, познав философские размышления о жизни, артистические художественные пассажи и скрытые метафоры. Они как будто пришли к пониманию, что лучше промолчать, чем пересказать любимую музыку словами.

Мне тогда только исполнилось семнадцать, меня не тронули моральные принципы тринадцатилетней Лолиты, мне казалось, что чувства ее не слишком убедительны, а история по современным меркам слегка затянута. Даже фильм у Кубрика получился скучный. Но я прочла роман на одном дыхании и была по-настоящему счастлива. Я открыла для себя великого писателя, и это был сам великий Владимир Набоков.