Татьяна Буденкова - Женская верность

В этот день соседка Людка — красавица кондукторша, работала в утреннею смену и, значит, давно должна была вернуться домой. Но её всё не было. И Иван уже дважды выглядывал на крыльцо в надежде, что она подошла да и заговорилась с бабами. Женщины, видя настроение Ивана, негромко обсуждали, что ждет Людку. И хотя боязно было за неё, все решили, что поделом. Какой мужик — работящий, видный, не пьющий, а она вертихвостка. Весь барак, кроме Ивана, знал или догадывался, что она гуляет с шоферами. Но та как-то умудрялась выкручиваться. Однако сегодня, когда смена уже четыре часа как кончилась, все с тревогой ждали её возвращения. Только странное дело, жалели не обманутого Ивана, а Людку, которой, знамо дело, быть битой. Уже почти совсем стемнело, когда тряхнув белокурыми кудрями и бросив всем: "Здрасте", Людка впорхнула в тускло освещённый коридор барака. На завалинке воцарилась тишина.

Устинья же, в отличие от других, прислушивалась не к звукам ожидаемого скандала, а к уличным шагам и возгласам. Лёнка с Наськой где-то гуляют. Девки, кабы чего не стряслось. Иван с Илюшкой — те редкий вечер без приключений обходились. Мелкий, по сравнению с Иваном, Илюшка, при поддержке брата умудрялся почти каждый вечер найти повод для драки. Даже собственный способ имел. Назывался он на Бумстрое "на калган". То есть бил своей головой противника снизу в челюсть резко, иногда с разбега. Устоять было невозможно, ну а тех, кто всё же устоял — укладывал Иван. Куды ж деться, брат — надоть подмогнуть.

Некоторое время все сидели молча. И только кто-то из женщин проговорил: "Вот умудряется," — как по длинному барачному коридору послышалось торопливое постукивание каблучков. Из полумрака коридора выскочила Людка и, повернув ко всем обиженное лицо с ярко подкрашенными и сложенными капризным бантиком губками, передернула плечами: "Гадости, одни гадости в голове… Я работаю день и ночь… Валька заболела, на работу не вышла, я вторую смену трясусь, а он… Да чтоб я объяснялась будто виноватая какая — ни за что!" Говорить она начала не сразу, а только услыхав, как за спиной резко хлопнула дверь и по коридору заухали тяжелые Ивановы шаги. Говорила громко, обиженно, со слезой в голосе. Тряхнула кудрями и направилась за угол барака. В дверях показался Иван, который просто не мог не слышать её тираду. Сунул руки в карманы. Постоял немного на крыльце. Кто-то из баб, глядя на его несчастное лицо, окликнул: "Вань, ну ить работала баба. Чего скандалить? Куда ж она, на ночь глядя?"

— Знамо дело, работала. Переволновался я. Вот хвоста бабе и подкрутил.

— Вам бы только баб забижать. Иди уж, покель не далеко ушла. А то темнеет, какой дурак наскочит. Вон за угол повернула.

Ободрённый Иван, и сам поверивший во весь этот спектакль кинулся следом.

Женщины только вздохнули, переглянувшись: "Это ж надо…". И стали подниматься с завалинки. Пора на отдых. С утра на работу. Ещё не успели разойтись, как показался Иван, обняв Любу за плечи он что-то тихонько говорил ей в ухо. Наступившая темень скрыла выражение их лиц. Ещё некоторое время слышалось хлопанье дверей, негромкие голоса, и другие ночные шорохи. Потом всё стихло. В бараке уснули. И только Устинья не спала, дожидаясь, когда её "выводок" вернётся. Тихон тоже не спал. И тихонько положив руку ей на живот, спросил: "Как думаешь — девка, али парень?" Устинья повернулась лицом к мужу. Провела ладонью по кудрявым волосам, по щеке: "А кто ж разберет? Ежели б сказать мог… Дитё наше".

В коридоре раздались торопливые шаги. В дверь тихонько поскреблись. На ночь изнутри закрывались на крючок. Устинья встала: "Ты, щёль, Лёнка?"

— Мы, мамань, мы…

Устинья откинула крючок и в дверь вошли сначала Лёнка с Наськой, а следом Иван и Илья.

— Покель не загонишь, сами не явятся, — пробасил Иван.

Через полчаса барак спал. Утром ждал новый рабочий день.

Осень прошла незаметно. Семья жила дружно. Все вместе и каждый по-своему были счастливы. Беременность Устиньи уже стала заметной. Но она, привыкшая к тяжелой деревенской работе, мыла дома полы, таскала воду с колонки, рано утром и поздно вечером ходила на работу — мыть в конторе полы. Жили очень скромно, экономя каждую копейку, рассчитывая перевезти к себе бабушку Прасковью и Акулину с Тимофеем. Но Акулина писала, что пока Тимофей не вернётся, приехать не сможет, потому что уж отслужит, а там как решит, хотя писала, что скучает по ним очень, особливо вечерами. А перед сном ведут с матерью долгие разговоры, вспоминая Лёнку, Наську, Илюшку, Ивана, Устинью и Тихона. Устинья тоже, прижавшись ночью лицом к мужниной спине, затаив дыхание бесшумно глотала слезы от того, что не в силах помочь матери и сестре, и оставалось только ждать…