Станислав Олефир - Колымская повесть

Перед отъездом он долго расспрашивал меня о Тышкевиче, затем сфотографировал лосиную побойку и оставленные «Кальмаром» следы. Это меня озадачило. Если подставил Тышкевич — зачем он это сделал? Если нет — почему так легко нашли место, где разделывали лосиху?

Я, было, успокоился и решил, что больше никаких недоразумений у меня с поселенцем не случится, но скоро произошло самое страшное. Перед открытием охоты, когда у меня уже были разнесены приманка и капканы, когда я уже хорошо знал, что и где поймаю, на Ханрачан снова прибыл охотовед. Снова с двумя общественниками, только теперь вместе с ними был и Тышкевич. Явились ночью. Зашли в избушку, поздоровались за руку, поинтересовались, как, мол, дела, и показали распоряжение директора госпромхоза, в котором написано, что все мои угодья от ручья Тенкели до среднего течения реки Иншара закрепляются за штатным охотником госпромхоза…Тышкевичем. Распоряжение подписано директором госпромхоза неделю тому назад, так что я здесь со своей охотой уже давно, вроде как, браконьер. Если вздумаю упираться, на меня составят такой протокол — мало не покажется.

Дальше все понятно. Отобрав на всякий случай ружье, предоставили полчаса на сборы и чуть ли не силком посадили в вездеход. В дороге мы с охотоведом как будто нашли общий язык. Он даже пообещал возвратить оставленные на Ханрачане капканы и подобрать новый участок, но о Ханрачане и Тышкевиче не хотел и слышать. Мол, все произошло без его ведома, это приказ директора, вот к нему и претензии…

В поселок приехали ночью. Я перетащил мешки в сарай и отправился в барак, метко прозванный Генкой-молоковозом «Тридцать три печки, а вода из речки». Уже не помню, как отпирал дверь и растапливал печку, а вот, как занавешивал окна, помню хорошо. Мне было досадно, но больше мучил стыд. Из-за того, что выдворили из тайги, как последнего прощелыгу, что придется выкручиваться перед учительницами из интерната, которым обещал продать шкурки соболей; что расхвастался перед всем поселком, мол, уезжаю в тайгу чуть ли не на полгода, а самого убрали оттуда в самом начале охотничьего сезона. Обиднее всего, что выдворил-то из собственного участка зек-поселенец, которого сам притащил на Ханрачан. Теперь подначек не оберешься. Каждый остановит, каждый поинтересуется, как это я опростоволосился с Тышкевичем? А так, как в поселке добрая половина бывшие зеки, ехидных замечаний можно ждать от любого встречного…

Обычно, возвратившись из тайги, я часа на два занимаю ванну, затем стелю свежее белье и отсыпаюсь за все проведенные у костров и в охотничьих избушках ночи. Теперь же бездумно посидел у дышащей теплом духовки, набил в печку новую порцию дров и, опустившись на разостланную у печки медвежью шкуру, уснул.

Прокинулся оттого, что вдруг потянуло сквозняком. Открыл глаза и увидел склонившуюся надо мною Зосю Сергеевну, которая жила в нашем бараке, и о которой сидевший здесь еще с троцкистами и левыми уклонистами Витя-Пузо говорил, что более впечатлительной секс фигуры, чем у Зоси Сергеевны не встретишь на всей Колыме. Когда-то она тоже сидела в нашей зоне, но сумела стать любовницей начальника колонии и вышла на свободу. Потом начальника расстреляли, а Зося Сергеевна так и осталась жить в бараке для начальства. Тот же Витя Пузо рассказывал, что в те времена, когда старатели получали зарплату наволочками, Зося Сергеевна ездила к ним «крутить любовь», и ей за каждую ночь насыпали полный пупок золотого песка.

Насчет любви — не знаю, а вот о пупке — брехня. Я видел этот пупок, он почти неприметный. Во всяком случае, ямки под золото там нет. А вот то, что Генка-молоковоз привозил ей из фермы по три фляги молока, чтобы она устраивала себе молочные ванны, чистая правда. Сам помогал таскать эти фляги в барак.

В тот раз мы с Зосей Сергеевной выпили водки, немного поговорили, и я несколько раз заглянул за отворот ее халата, но до большего дело не дошло. Сейчас она провела рукой по моей щеке и спросила:

— Миша, у тебя закурить, случайно нет?

— Откуда? — ответил я севшим вдруг голосом. — Ты же знаешь, что не курю.

— Да я и сама не курю, но, бывает, потянет. Ты лежи, лежи. — Опустила рядом свое большое запахнутое в халат тело и снова спросила. — Выпить хочешь?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Наверное, хочу.

Зося Сергеевна чему-то рассмеялась, затем сказала:

— Мы с тобою, Мишенька, сегодня обязательно напьемся, но сейчас не нужно. Ты после тайги так хорошо пахнешь. Не стоит перебивать водкой. Сейчас положи руку сюда. У меня груди тугие, как у семнадцатки. Где угодно щипни — не ухватишь. Только не торопись. Ой! До чего же ты вкусно пахнешь! Я тебе тоже хорошо пахну? У меня в зоне была книжка про Наполеона, я ее наизусть выучила. Он перед тем, как ехать к своей Жозефине, посылал ей маляву: «Не купайся! Приезжаю в гости». Мне это почему-то больше всего нравилось. А может, так легче было привыкать ко всем тамошним ароматам. Но вообще — то, все правильно. Мужик должен мужиком пахнуть, а женщина — само собой…