Станислав Олефир - Колымская повесть

Но больше всего внимания он уделял бабе Мамме. Та ничего не имела против, охотно позировала в яранге, возле вертолета и на пустых нартах-турках. При этом она старательно улыбалась и даже прогнала Кабява, чтобы не мешал фотографироваться.

Под конец штурман попросил бабу Мамму надеть праздничную одежду и расшитые цветным бисером торбаса, но она наотрез отказалась. Как ее штурман ни уговаривал — ничего не получилось. А ведь все было под рукой, и я не помню случая, чтобы моя хозяйка отказала кому-нибудь в просьбе.

Так штурман ни с чем и улетел, а баба Мамма, глядя вслед вертолету, сказала:

— Самый лучший парень! Красивый! Стариков уважает, обещал много карточек наделать.

— Почему же не одели для него праздничную кукашку и торбаса? — спрашиваю ее.

Баба Мамма удивленно вскинула брови:

— Зачем так делать? Люди посмотрят карточку, а там все работают, одна я нарядилась и праздник у меня. Словно другого дела нет. Скажут, совсем ленивая старуха стала. — Затем, чуть помолчав, добавила. — Молодой этот летчик, поэтому совсем глупый еще. Как Димка, все время играться хочет. А я думаю, пусть играется. Зачем обижать ребенка?

Я мысленно посочувствовал штурману, но скоро сам оказался в похожей ситуации. В тот день пастухи принесли в стойбище полмешка неизвестной мне рыбы. Величиной с хорошего хариуса, бока усыпаны белыми пятнами, светло-серая у головы чешуя дальше к хвосту все больше розовеет и возле хвоста становится буквально алой. Словно кто-то взял рыбу за голову и окунул в чан с розовой краской. Краска какое-то время стекала, потом вдруг застыла и никак ее не отмыть.

Толик сказал, что это форель. Морская. Четыре года плавала по ту сторону экватора, затем приплыла сюда, поднялась в верховье нашей реки отложить икру, ее и поймали. Я никогда не слышал о такой форели, но поверил сразу. Да и чему удивляться?

Живет же морская рыба мальма в отрезанных, от моря озерах, почему форели не поселиться в море?

Баба Мамма засолила улов и повесила в дюкал коптить. Рыба немного побыла в дыму, розовая краска с нее сошла, пятна проступили явственнее, и я вдруг понял, что это никакая не форель, а самая обыкновенная кунджа, которую мы когда-то ловили в Японском море. Я не узнал ее раньше, потому что никогда не видел в брачном наряде, к тому же Толик сбил с толку.

Говорю об этом бабе Мамме, та согласно кивает:

— Кунжа. Конечно, кунжа. Форель такая не бывает. Форель совсем маленькая и пятна у нее красные.

— Так почему же называете ее неправильно? — удивился я.

— Не-ет! — смеется моя хозяйка. — Мы ее всегда правильно называем. Олранулене. И старые люди тоже так говорили. Это вы называете ее, как попало. Один — малъма, другие — кунжа, третьи — форель. А правильно будет только олранулене и больше никак.

— Но нужно же было как-то поправить, — с обидой сказал я. — Люди ошибаются, а вы молчите.

— Зачем поправлять? Как нравится, так и называйте. Никто же не поправляет Димку, когда он верхом на палке сядет и говорит, что это совсем не палка, а оленъ-учик, и он едет помогать деду Кямиевче окарауливать стадо. Играется ребенок, пусть себе играется. Ему весело, и мне от этого тоже хорошо…

Нечто подобное случилось у меня и с дюкалом. Известно: тундра это самое настоящее болото, прикрытое сверху травой и кочками. Даже в самом сухом месте чуть топни ногой, сразу под ней захлюпает-задышит болотная жижа. Не удивительно, что комарам здесь раздолье. С начала лета они висят над стойбищем густой тучей. Баба Мамма после каждой перекочевки ладит от них защиту — перед входом в ярангу выстраивает шалашиком десяток тонких шестов-юрташек и прикрывает сверху брезентом. В центре этого сооружения она разводит небольшой костер и пристраивает над ним перекладину с крючьями. Хочешь — вари еду, хочешь — копти рыбу или мясо.

Главное, костер дымит днем и ночью, и пробиться комарам в ярангу нет никакой возможности. Если какой все же умудрится прорваться в брезентовый шалаш, его сразу вынесет вместе с дымом в специально оставленное отверстие — ханар. Недавно я узнал, что точно так называется дымовое отверстие и у аборигенов, которые кочуют со своими оленями в далеком Красноярском крае. Не иначе, дед Кямиевча и баба Мамма им какая-то родня.

Саму же пристройку к яранге называют дюкал. Я никак не могу запомнить это слово, и заменил его более привычным — сени. Ведь этот дюкал и, на самом деле, играет роль сеней в хате у нас на Украине. Баба Мамма ничего не имеет против, и, обращаясь ко мне, так и говорит: «Принеси из сеней большую кастрюлю», «Костер в сенях совсем потух», «Слышишь, как комары в сенях загудели». Даже Остычан у нас спит не где-нибудь, а в сенях…