Станислав Олефир - Колымская повесть

В это время лисицы и зайцы предпочитают устраиваться на отдых где-нибудь в долине, снежные бараны и дикие олени обходят крутые скаты стороной, а вот домашние олени нередко гибнут. Два года тому назад в соседней бригаде лавина накрыла, чуть ли не половину стада. Самое обидное, что погибли лучшие олени. Ведь впереди стада всегда идут сильные и упитанные животные, а тощие плетутся в хвосте.

Абрам с Элитом ездили туда на выручку, но помогли мало. Попавшие в лавину олени быстро портятся. Уже на второй день мясо начинает пахнуть порохом, а шкура расползается, как гнилая. Даже оставшиеся в живых олени, после того, как их откопают, скоро погибают. «Мы отрыли важенку, — вспоминает Абрам, — живот у нее вот такой большой. Наверное, два олененка родила бы. А она шагов десять прошла, легла набок и скоро подохла. Снег, знаешь, в лавине какой! Топор не берет! Мы сначала пробовали оленей откапывать, потом отрубили ноги, что из снега выглядывали, а остальное бросили. Росомахи с медведями все лето мясом отъедались. Совсем жирные стали».

— А когда погибли те пастухи, что в распадке похоронены, оленей много пострадало? — интересуюсь я.

— Не-ет, — отвечает Абрам. — Они совсем без оленей были. Просто возвращались от стада, их и накрыло. Только один рюкзак из снега выглядывал. Вот по нему и отыскали. У Сережки горностай все лицо совсем обкушал, а Зыбин совсем целехонький. Рядом и похоронили.

Оказывается, я вел себя возле могил, как последний варвар. Отгреб снег в сторону, поправил расползшиеся жерди, которыми были обложены могилы, даже натоптал от могил к нартовой дороге тропу. По давнему обычаю возле могилы ничего нельзя трогать. Там уже поселились разные мыши, бегают соболи, зайцы, горностаи. Теперь я их напугал, и звери за это могут мне отомстить. У эвенов к мелким животным относятся с большим уважением, поэтому в стойбище никогда не увидишь прирученного зайца или бурундука. В следующий раз мне нужно оставить возле могил немного мяса, рыбы и еще чего-нибудь вкусного. Главное же, никогда больше не трогать могил.

…Наконец, почти стометровая изгородь с проходом-калиткой посередине готова. Абрам с Толиком в очередной раз закурили и, сидя на нартах, принялись рассматривать через бинокли вершину сопки, у подножья которой мы строили изгородь. Я тоже посмотрел вверх, но ничего кроме кустов ольховника да пары заячьих троп не увидел. Вершина сопки спряталась за облаками и, что там творится, не рассмотреть даже через самый сильный бинокль.

Абрам докурил сигарету, выдернул из снега свою мокан (палка, при помощи которой пасут оленей) и, скомандовав: «Пошли!», покарабкался на сопку. Снег на склоне совсем неглубокий, к тому же плотный. Абрам впечатывает в него свои торбаса, и мы с Толиком идем по его следам, как по ступенькам. Через полчаса наткнулись на первую оленью тропу. Она начиналась в темнеющей далеко под нами лиственничной гриве и уходила, казалось, к самой вершине сопки.

Пастухи как будто и не торопились, но все равно я скоро отстал от них, хотя старался изо всех сил. Иногда тропа разделялась на несколько узких тропинок, которые, вильнув раз-другой, снова сбегались в одну тропу, и сколько оленей здесь побывало — сто, двести или целая тысяча — невозможно понять.

Опередившие меня пастухи вспугнули стаю куропаток. Белоснежные птицы с тревожным клекотом пронеслись над склоном и опустились рядом со мною. В стае четыре краснобровых куропача и три курочки. У всех птиц на щеках черные уздечки и черные перья в хвостах. Они, конечно, хорошо видят меня и даже волнуются, но высоко в горах все живое ведет себя куда беспечней, чем в долине. Вот и сейчас, чуть посидели, поглядывая в мою сторону, затем гурьбой направились к темнеющим на склоне кустам карликовой березки, и принялись клевать почки.

Пока я рассматривал куропаток, Абрам с Толиком скрылись в прижавшейся к сопке туче. Бросаюсь вдогонку и скоро тоже ныряю в похожую на густой туман завесу. Здесь довольно зябко, сумеречно и снег под ногами не скрипит, а скорее чавкает. Никак не соображу, с какой стати оленей понесло на сопку? На выдувах лежат почти одни голые камни, лишь кое-где на них краснеют или зеленеют лишайники. Даже снежные бараны не найдут здесь еды.

Наконец, туча закончилась, и я оказался почти у вершины сопки. Мои спутники успели перевалить гребень. Снова бросаюсь вдогонку, делаю десяток шагов и застываю в изумлении. Передо мною широкое, ровное плато, в центре которого, словно огромное белое яйцо, лежит туча. Ее края обозначены до того четко, что кажется, можно подойти и постучать в эту тучу кулаком. У самой кромки тучи-яйца бродят олени. Одни заныривают в нее, другие выходят из этой тучи и на какое-то время замирают, словно оглушенные потоком хлынувшего на них света. Когда приходят в себя, наклоняются и начинают щипать под ногами.