Мария Метлицкая - Главные роли

– Как вы, голубушка, милая? – радовался встрече он.

И Ольга Васильевна стала почему-то подробно рассказывать ему про свою жизнь – про сына, невестку, новую квартиру и работу. Он оживленно кивал и гладил ее по руке, глядя абсолютно спокойными и счастливыми глазами.

– А вы-то как, Андрей Витальевич? Что я все о себе да о себе, – смутилась Ольга Васильевна.

– Чудно, милая Ольга Васильевна! Просто чудно, вот с Кешей прогуливаюсь, Иннокентием, господином двух с половиной лет, – счастливо кивнул он на малыша в клетчатой, яркой кепочке и джинсовой курточке, ковыряющегося с пластмассовым ведерком в песке.

– С Иннокентием, – эхом повторила ничего не понимающая, ошарашенная Ольга Васильевна. – Значит, у вас все слава Богу? – попробовала еще раз усомниться она.

– Лучше и быть не может. Только непонятно, я его, – он кивнул на мальчика, – выгуливаю или он меня. – Андрей Витальевич счастливо засмеялся.

– А здоровье? – тихо спросила Ольга Васильевна.

– Да вполне, – быстро откликнулся он. – Да и думать мне теперь об этом некогда, столько хлопот! – заверил он ее.

Ольга Васильевна посмотрела на часы и, извиняясь, поднялась со скамейки. Опаздывала она уже минут на сорок. Они распрощались, и Андрей Витальевич галантно и церемонно приложился к ее руке. Слегка обалдевшая от увиденного и услышанного, Ольга Васильевна дошла до Маечкиного дома. Все были в сборе, ждали только ее. Маечка была в своем репертуаре – наготовила столько, что на столе не нашлось места для вазы с цветами. Было вкусно, весело и шумно, как всегда бывает в большой и дружной семье. Перед горячим Ольга Васильевна взялась помогать хозяйке – стала собирать со стола закусочные тарелки и пустые салатники. На кухне она остановила запыхавшуюся в хлопотах Маечку и спросила у нее, не знает ли она чего-либо о больном Преображенском, ее, Ольгином, бывшем больном. Маечка присела на стул, закурила, переведя дух, и сказала, что да, конечно, знает, так как полгода назад давала ему направление в глазную больницу на операцию, по-моему, катаракта, что ли. И еще о том, что он сейчас у нее на учете, что естественно.

– Ну, а жена его молодая, ребенок? – нетерпеливо перебила Ольга Васильевна.

– Какая жена? Господь с тобой, Оля! Это же все фиктивно было! Пожалел девчонку, родственница ведь дальняя или знакомая, что ли. Да и что квартире пропадать, а она потом замуж вышла, уже не фиктивно, гражданским браком, естественно, ну, и мальчишку родила. Ребята они чудные, и она, и муж ее, за дедом ходят, за родными так не следят. И в санаторий его отправляют, и питание, и уход – все достойно более чем, в общем, приличные люди, у него, слава Богу, настоящая семья. Дед счастлив, внука названого обожает, расцвел. Да и в квартире сделали хороший ремонт, короче говоря, продлила ему эта девочка жизнь и просто на ноги поставила, кто бы мог подумать, а вон как в жизни бывает вопреки всему. – Маечка вздохнула, качнула головой, затушила сигарету и бросилась доставать из духовки утку.

– Вопреки всему, – повторила вслух Ольга Васильевна и подала Маечке большое овальное блюдо под горячее.

Потом был еще долгий чай с фирменным Маечкиным «Наполеоном», и разомлевшая Ольга Васильевна стала наконец собираться домой. В метро было свободное место, и она, счастливая и отяжелевшая, плюхнулась на него и прикрыла глаза. Она думала о том, что опыт опытом, а вон оно как, слава Богу, бывает и еще что какое счастье вот так вот ошибаться. И еще о том, что в это сложно поверить, в наше-то безумное и недоброе время. А раз так, значит, по-прежнему можно верить в людей и еще на что-то надеяться. И повторяла Маечкину фразу:

– Вопреки, да, точно, вопреки всему.

И она вспомнила прекрасное и тонкое Ксанино лицо и глаза и, черт, опять забыла слово, ну, про эту науку о лицах. Все же наука есть наука. А с этим не поспоришь. И еще ее стало клонить в сон, и она очень боялась уснуть и, не дай Бог, проехать свою остановку.

Вставать с утра было всегда тяжело. Он просыпался и еще минут десять не открывал глаза. Потом лежал с открытыми глазами, глядя в потолок, – недолго. Покрякивая, спускал ноги с кровати и несколько минут сидел так. Затем осторожно поднимался, надевал тапки и, почти не отрывая ног от пола, шаркая и покашливая, медленно шел в туалет.

Жена обычно кричала с кухни:

– Не шаркай! Поднимай ноги!

В ванной он долго разглядывал себя в зеркало, мял заросшие седоватой щетиной щеки, оттягивал нижнее веко, вертел головой, потом шел на кухню – в одних трусах.