Владимир Березин - Он говорит

— Да, жизненная песня….

Время длилось, жизнь была сумбурна, и вот, в какой-то момент я вернулся в наше Отечество как школяр из Сорбонны в гасконскую деревню. Оказалось, что аленький цветочек вручать некому, купеческое дело продано на сторону, а доход ещё предстоит поискать.

Мой старый приятель предложил мне сторожить миллионеров. Эта идея мне понравилась, но я с некоторой опаской спросил его, что мне делать, если какого-нибудь миллионера всё-таки украдут. Ведь (я тут же подсчитал на листочке бумажки) мне придётся выплачивать за него четыреста тысяч лет.

— Не беспокойся, — отвечал приятель. — Тогда тебя просто прикопают в лесополосе.

Успокоенный, я решил скрепить сделку и понял, что пришло время магарыча.

— Сходи за алжирским вином в ларёк. Это здесь, за углом. А вино замечательное.

— Чем? — спросил я.

— Ценой, — и он назвал сумму с каким-то странным количеством нулей, от которых я отвык в Северной Европе, и которые так характерны для Европы Южной.

Потом я ещё раз сходил за этим вином, потом снова — мы вели неспешные разговоры на крыльце миллионерского дома, и вдруг я обнаружил, что в руках у меня мобильный телефон моего приятеля. Это был такой характерный телефон, что назывался тогда „лопата“ — раскладной телефон с выдвигающейся антенной.

Этими телефонами дрались в барах как булавами, держа их именно за тонкий антенный хвостик. И вот, я обнаружил, что держу его в руках и жму на огромные светящиеся кнопки. Я звонил девушке, которую любил в прежней жизни. Кажется, я договорился о встрече — прямо здесь и теперь, но всё же надо было дойти до соседней станции метро, дойти по слякоти и грязи начинающейся осени, через уныние переулка с пустыми домами, картинной галереи и мрачные здания каких-то атомных институтов.

Потом я ощутил себя бредущим по этому маршруту. Товарищ мой куда-то потерялся, и я начал с ужасом осознавать, что договорился о встрече в час ночи. Постепенно трезвея на ветру, я понимал, что меня влечёт по улицам алкогольный бред и отчаяние, разум покинул меня навсегда, но бессмысленное путешествие должно быть завершено.

И вот я вышел к метро и, отдуваясь, как жаба, остановился. Вдруг я икнул: ко мне приближалась галлюцинация.

Девушка вышла откуда-то из темноты и остановилась передо мной. Я не верил своим глазам — было холодно и сыро, ночь упала на Москву плащом прокуратора, жизнь её вполне удалась — а о моей не стоило и рассказывать.

— Ты знаешь, — сказала она. — Ко мне сейчас не очень удобно заходить…

— Ещё бы, — подумал я про себя — ещё бы. Жизнь её вполне удалась, и — не только профессиональная.

— Тут у нас, правда, есть одно заведение… — продолжила моя любовь. — Но оно не самое дешёвое…

Эта фраза, кстати, всегда падает в гулкую пропасть на встречах старых возлюбленных — будто катализатор в спокойный пока раствор. Я замотал головой вверх-вниз и вправо-влево одновременно. А потом прошёл за ней через череду грязных дворов, и, наконец, начал спускаться по лестнице в углу одного из них. Лестница была мокра и заплёвана.

Но вот с визгом отворилась стальная дверь, и перед нами открылась кинематографическая картина: там был свет в конце тоннеля, высокие технологии, полированная сталь, антикварная мебель и иная жизнь. Ещё там было несколько бильярдных столов — вокруг них плавали странные существа, похожие на персонажей звёздных войн. Один был с голым пятнистым черепом, другой с фиолетовым ирокезом, третий — злобный с виду карла. Клянусь, там даже была официантка с тремя грудями! Хотя это, кажется, из другого фильма.

Мы прошли мимо этого зверинца в соседнее помещение и уселись за деревянными столами точь-в-точь, как в немецкой бирштубе.

Разговор не клеился. Сбылись все мои мечты — видение из прошлого сидело рядом со мной, а я не в силах был вести себя весело и непринуждённо. И тут мерзавец-бармен прошёл через всё пространство комнаты с кассетой в руках. Он сунул её в щёлкнувшую пасть музыкального центра — компакты были тогда не в чести.

Раздались знакомые звуки. На кассете подряд были записаны Yesterday, а затем — „Осень“ Шевчука. И тут я поплыл, мышцы моего лица искривились, и оно рухнуло на подставленный кулак…

Так что братков — не трогать! Это — святое.

Жизненная песня».

А ещё он и говорит: «Знаешь, у нас был начальником КЭЧ один гуран. Ну, гуран — это у нас в Забайкалье так зовётся сын казака и бурятки, они все упёртые. И этот не просто упёртый, а такой, что я ему и говорю: нарвёшься ты, нарвёшься. И точно: надо было принимать военный городок, а этот гуран всё не подписывает. Не так там уклоны какие-то, не так там откосы, труба канализационная не так проложена. Он-то понимает, что всё это ему потом эксплуатировать. Да не он один на свете, шестерёнки завертелись, вызывали его к командиру дивизии. То сразу на него стал орать: