Владимир Березин - Он говорит

Так что можно предположить, что кто-то его платил (так и общую коммуналку), а это уже не так поэтично.

Ну, конечно, она могла быть съемная, но тогда нужно допустить, что что-то случилось с хозяевами, что её сдавали. К примеру, поручили дела адвокатской конторе, а банк автоматически перечислял деньги по обязательным платежам. Теоретически можно допустить, а практически не очень. Мне кажется более вероятным, что состоятельная женщина платит за всё, а не едет домой по своим психиатрическим (скажем) причинам. Отрадно то, что сосед сверху её ни разу не залил.

Всё может быть у нас.

И, одновременно, ничего нигде быть не может».

Он говорит: «Дело в том, что есть определённый возраст, когда мужчины начинают помирать.

Это примерно так же, как с военными ракетами.

Большинство из них устроено так — там сначала что-то подбрасывает их в воздух, а уж потом стартует основной движок. На подлодках обычно их сжатым воздухом выбрасывают, ракета подлетает над водой, а потом у неё включается маршевый двигатель.

Так вот, с мужчинами — то же самое. Есть нормальный возраст (сейчас это около сорока-сорока пяти), до которого дотягивают те, кто не имел никаких явных патологий. То есть, на игле не сидел, стритрейсером не был и т. п.

А потом организм начинал сыпаться — если ты, конечно, не начал бегать по десять километров через день. Ну, или если ты не фанатик, что верит в своё предназначение, в свою церковь, в свою музыку, свою науку или что-нибудь подобное.

Тут не только в чистом здоровье дело, а в том, что внутри головы.

К примеру, начинают мужчины нервничать, бросаются во всякие приключения, и нате — лежат они на горном склоне, похожие на карасей в сметане.

То есть, время от времени организм спрашивает: „Ну, что, пора?“ — такой вот внутренний диалог происходит. В кино он обычно закадровым голосом озвучивается.

И если подсуетиться, упредить, то следующий раз он спросит лет через двадцать. Ну, или там через десять.

Так что видал я много людей, что были людьми постепенными. Ставили в жизни по маленькой, начинали бегать по утрам и вечером, не когда нужно было сбрасывать вес, а задолго до сорока. Если кто-то, очертя голову, бросался в какую-то восточную брахмапутру, то был не жилец, но вот те, кто сочетал липовый цвет и пророщенный рис, немного алкоголя и пробежки по утрам — те, да, жили долго.

Тут главное было — миновать опасную зону календаря, когда мужчина вскидывается, вспомнив, что он недолюбил и недожрал.

А так — те, кто минуют эту черту, так живут дальше без особых забот.

Жизнь-то сделана.

С внуками гуляют, лечатся от постепенно наступающих болезней».

Он говорит: «Получил я как-то наследство. Никогда в жизни наследства не получал, а вот случилось.

Умер мой отец, и начался вокруг его завещания какой-то нехороший делёж.

Я же, вслед Онегину, довольный жребием своим, устранился от этой склоки.

И вот, когда для симпатичных мне родственников дело разрешилось положительно, мой дядюшка повёз меня в давно осиротевшую квартиру.

Положил он передо мной красную коробку с орденами и курительную трубку с янтарным мундштуком.

Вот это было королевское наследство. Настоящее, мужское.

Я приехал домой и докурил табак в трубке, что жил в ней много лет, потеряв хозяина.

И тут начал рыдать.

Ты ведь читал О. Генри? Читал, да?

Есть у него такой рассказ, что называется „Попробовали — убедились“. В нём спорят о литературе редактор модного журнала и некий беллетрист. Последний издевается над мелодраматическим стилем в духе „Да будет всевышний свидетелем, что я не успокоюсь до тех пор, пока бессердечный злодей, похитивший моё дитя, не испытает на себе всей силы материнского отмщения!“ Они решают поставить натурный эксперимент и бредут к беллетристу домой, чтобы напугать его жену и посмотреть что выйдет. Но они не знают, что жёны их обоих дружили и только что убежали вместе, покинув и нищего беллетриста и преуспевающего редактора.

Тогда редактор, хватается за сердце, а беллетрист, став в позу, произносит:

— Господи Боже, за что ты заставил меня испить чашу сию? Уж если она оказалась вероломной, тогда пусть самые прекрасные из всех твоих небесных даров — вера, любовь — станут пустой прибауткой в устах предателей и злодеев!

Я не верю в сентиментальность стареющих мужчин. Это от избыточной любви к себе.

От того, что они вдруг осознают, что они — тоже смертны и эта мысль приводит их в панику.

Я тебе скажу честно: я эту опасность знаю, и умею с ней обращаться, как сапёр со ржавым снарядом.