Гилберт Адэр - Ключ от башни

Кровь как будто запеклась, но плечо сильно болело, а голова еще сильнее. И того хуже: головная боль уже не была разлитой, но мучительно сосредоточилась в одной точке прямо над правой бровью очагом нестерпимой мигрени.

И вот когда во мне проснулось подозрение, что у меня жар, я поглядел на берег, простирающийся вдаль впереди нас. В паре сотен ярдов пешеходная дорожка, сопровождавшая нас практически на всем протяжении нашего пути, отделяя береговое шоссе от гряды зубчатых черных камней, свернула на еще более узкую, а та через еще несколько сот ярдов внезапно протянулась поперек складчатой поверхности океана, наподобие мола. В дальнем конце этой дорожки виднелась странная, будто обрубленная, колонна или башня, очертаниями абсолютно схожая с эрецированным пенисом. На обращенной к нам стороне были два узких окна-амбразуры — одно почти под самой крышей, конической, как шляпа китайского кули, второе у самой земли. Оно находилось так низко, что я усомнился, окно ли это вообще, так как обитателям башни, кем бы они ни были, пришлось бы становиться на четвереньки, если бы им вздумалось выглянуть из него. И как со мной уже раза два случалось — хотя у меня не было ни времени, ни ясности мысли вспоминать, где или когда, — мной овладело ощущение, будто каким-то образом я уже видел все это прежде, что мне смутно знакома эта кладка из кубических камней, эта угрюмая фаллическая тутошность. Башня не была мне неизвестна, но не была и знакома. Впечатление слагалось такое, будто самая ее незнакомость и вызывала ощущение знакомости.

Потом она скрылась из виду. Я долго колебался, прежде чем поделиться с Беа этим моим ощущением, так как не хотел придавать лишней значимости тому, что вполне могло оказаться всего лишь бредовым порождением всех моих разнообразных и по-прежнему вибрирующе активных болей. Так что я промедлил, пока она совсем не исчезла из поля зрения, а тогда начал было:

— Беа, мне…

Но опоздал. Мы уже расстались с береговым шоссе и оставили океан позади. Его нигде не было видно. Мы проезжали одну из тех безжизненных деревень северной Франции, не отличимых друг от дружки в той же мере, что и бесчисленные городки, усеивающие глушь внутренних областей Соединенных Штатов. Пока мы катили по ее сонной сквозной улице, я заметил пустое кафе, которое могло быть открыто или закрыто равно при общем к этому безразличии, а затем магазин, чья душная устаревшая витрина предлагала ворох давно не модных детских платьиц, мотки цветной шерсти, фарфоровые безделушки, дешевые пластмассовые игрушки, не способные прельстить ни единого ребенка, а затем наспех сварганенный супермаркет, чье само по себе варварское название Franglais [79] Букв. «Франглийский». усугублялось совершенно излишним «s» после апострофа, которое терзало мое периферическое зрение, будто соринка в уголке глаза. Не считая трех припаркованных автомобилей, шоссе в деревне и за ней было свободно от машин. А когда мы проехали еще около мили, Беа внезапно сказала мне:

— Смотри, Гай! Смотри!

Впереди на горизонте появился Мон-Сен-Мишель, вставая из моря, как лирично выразился мой путеводитель — «подобно ответу на молитву». Я видел десятки снимков Мон-Сен-Мишель. Я знал его контуры не хуже, чем контуры баптистской церкви в конце моей улицы. И все же это одна из тех достопримечательностей, которые, сколь безнадежно ни были бы они заезжены, тем не менее, когда ты оказываешься там, перед ними, разделяя, как говорится, их пространство, все равно способны изумить и поразить. Самый факт, что ты там, что ты видишь их собственными глазами, — вот источник этого изумления. Не то, что они там находятся, но что там находишься ты.

За Мон-Сен-Мишель не было ничего — ничего, кроме пустоты, ничем не расписанного задника, мерцающего безгоризонтного зияния, которое выдавало закулисное присутствие океана, неслышимого и невидимого. Вот почему, пока мы приближались к ней, Гора Святого Михаила, казалось, поднималась не из моря, а из земли, из самой почвы Франции. И ее вид, пока мы ехали через сельские пейзажи, такие приглаженные, и зеленые, и геометричные, что они больше походили на топографическую карту местности, чем на саму местность, напомнил подаренную мне в детстве открытку с танкером, скользящим по Суэцкому каналу и искусно снятым под таким углом, что возникала полная иллюзия, будто танкер пролагает себе дорогу через пыльные желтые поля ржи. Шоссе перед нами было относительно прямым с плоскими протяжениями равнины по сторонам, и пока мы приближались к дамбе, ведущей туда, и колоссальное сооружение все больше нависало над нами — от парящих шаров на его шпилях до архангела с крыльями летучей мыши, венчающего самый высокий шпиль, — мы утратили всякое внутреннее понятие о расстояниях и пространстве.