Андрей Кутерницкий - Первая женщина

Я узнал голос Веры.

В эту же громадную секунду я успел обернуться и увидеть ее за моей спиной – она была в чем-то голубом и светлыми глазами смотрела на меня.

Объятый ужасом, неловко поворачиваясь, я отшатнулся от нее и медленно, словно позади меня находился человек, который должен был расстрелять меня в спину, пошел среди деревьев.

Я все шел и шел, не оборачиваясь, боясь пошевелиться, и когда очнулся, то увидел, что ушел от лагеря далеко.

Вокруг меня стоял пронизанный солнцем лес. Никого не было. Лишь громады облаков быстро летели над деревьями, едва не зацепляя их вершины.

«Если она спросила, получатся ли из этого дети, значит она... все видела!» – холодея, понял я.

В отчаянии я прижался щекой к шершавому стволу сосны.

«Надо бежать отсюда, бежать от нее, из лагеря! Я не смогу больше жить среди этих людей! – мелькали в моем мозгу испуганные мысли. – Дождаться ночи, в темноте дойти до станции и на последней электричке уехать в город!»

Наконец слух вернулся ко мне, и я стал слышать, как за оврагом перекликаются грибники.

И чем сильнее оправлялся я от пережитого ужаса, тем отвратительнее представлялось мне все произошедшее.

«Но как мне все это объяснить дома? Прикинуться заболевшим? Сказать, что меня выгнали? А вдруг они в лагере сообщат в милицию и меня станет разыскивать уголовный розыск?»

Но тут я понял, что самое ужасное для меня не милиция, не родители дома, не Меньшенин с его хриплым голосом, а она! Молодая и красивая!

Снова и снова я видел себя за этим позорным занятием ее глазами.

Вдруг я почувствовал, что мне чего-то не хватает. Со мною не было книги о пирамидах. Я оставил ее в кустах можжевельника.

Я побрел обратно, надеясь, что книга сохранилась в траве. И всю дорогу мать говорила мне о том, какая это дорогая книга.

Опасливо проглядывая лес, приблизился я к можжевеловым кустам. Мне чудилось, что молодая женщина по-прежнему стоит там. Но ее, конечно, не было. Не было и книги о пирамидах. После долгих поисков я нашел лист подорожника. И он показался мне отвратительным, как и сверкающая хвоя можжевельника, и деревья, и небо, и облака, и я сам среди всего этого. Книгу забрала Вера. Одиноко сидел я в гуще кустов. И час шел за часом.

Мальчишеский голос назвал меня по имени. Я вздрогнул.

– Ты чего на обеде не был? – спросил Болдин, сев рядом со мною.

Синяки черно и желто цвели на его лице.

– А что, меня ищут? – встревоженно спросил я.

– Кто?

– Не знаю. Может, кто-нибудь.

– Никто тебя не ищет, – сказал он. Сорвал травину и стал ее жевать.

– Что было на обед? – спросил я.

– Гороховый суп и сосиски.

– Я не люблю гороховый суп, – соврал я. – А где Вера? Она меня не спрашивала?

Он не ответил, был занят своими мыслями. Я понял: о случившемся еще никто не знает.

– Меньшенин приказал перекрасить камни на площади и нарисовать на них звезды, – сказал Болдин. – Наши все слиняли кто куда.

Когда я вернулся на территорию лагеря и шел по его аллеям, я больше всего боялся увидеть Веру. Но я ни разу не встретил ее на своем пути. Лагерь жил обычной жизнью, словно и не случилось в моей жизни страшной катастрофы. Камни на центральной площади, которыми был окружен шест для подъема флага, были перекрашены в белый цвет и на некоторых уже краснели пятиконечные звезды.

В корпусе Понизовский и Елагин, усевшись по-турецки на кровати, играли в шахматы. Раскладная деревянная доска с расставленными на ней фигурами лежала между ними.

Я почувствовал к Елагину ненависть.

Незаметно для них я собрал рюкзак и спрятал его под кроватью в головах. Там был темный угол, образованный двумя стенами.

Весь оставшийся день я бесцельно шлялся по окраинам лагеря, стараясь находиться так, чтобы мне все в лагере было видно и чтобы меня из лагеря никто не видел. За это время я ни разу не увидел Веру. И мне чудилось, что ее нет в лагере из-за произошедшего со мной. Возможно, по поручению Меньшенина она уже поехала куда-то доложить обо мне. Хотя я не мог представить себе, куда она могла бы поехать и что именно доложить.

Вечером, устав от бесконечного блуждания и раздумий, я сел на скамью на южной окраине лагеря, где были корпуса младших. От голода у меня бурчало в желудке, а ноги были такими тяжелыми, точно я прошел за сегодняшний день тридцать километров.

Два мальчика из младшей группы, оба в поношенных брючках, фланелевых рубашках и с выгоревшими на солнце, почти белыми пионерскими галстуками, соревновались – кто из них дольше удержит на лбу палку от швабры. За ними с интересом наблюдали две девочки, одна из которых громко считала. Палка всякий раз падала на счете «три».