Айрис Мердок - Генри и Катон

— Провел ревизию своих владений, намерен ремонтировать дома в Диммерстоуне…

— Когда едет обратно в Америку?

— Обратно он не едет, а хочет…

— Люций, ты не можешь думать о марксизме того, что сказал. Любая рациональная идея, направленная на социальную справедливость…

— Кстати, это правда, что ты собираешься застраивать «Луговой дуб»?

— У меня нет на это денег, если б были, немедля построил бы двадцать домов. Склад в деревне…

— Так ты не собираешься строиться?

— Склад в деревне нужен мне позарез… Беллами говорил…

— Вернемся к Колетте…

— Обеспечение жильем — главная социальная проблема сегодня…

— У нее есть парень?

— Сколько комнат в Холле? Двадцать, тридцать?

— Просто интересно, есть ли у Колетты дружок.

— У Колетты? Откуда мне знать? Я всего-навсего ее отец.

— Не обручена, ничего такого?

— В нынешние времена не обручаются, а сразу беременеют.

— Между прочим, Герда шлет ей сердечный привет и…

— Люций, что все это значит? Герда хочет выкупить обратно «Луговой дуб»?

— Нет-нет…

— Потому что, если…

— Нет, она просто шлет ей сердечный привет и надеется видеть ее в Холле, и тебя, разумеется…

— Должно быть, у Герды размягчение мозгов. Люций, а почему ты не заходишь к нам? Я должен переубедить тебя насчет социализма, или Герда не пускает?

— Ты не понимаешь…

— Обидно видеть тебя домашней собачонкой этой чертовой женщины, любой решительный человек давно бы сбежал.

— Так случилось, что мы любим друг друга!

— Вздор! Это женатые люди любят друг друга, должны, они свыкаются так, что не могут друг без друга. А вы с Гердой столько лет жили у давно погасшего костра старой сентиментальной дружбы, которая и вначале-то была лишь иллюзией.

— Нельзя так говорить о жизни других людей, ты не знаешь…

— Господи, да я видел, видел, что ты влюблен в Гертруду, это было как дурное кино!

— Ну конечно, ты считал, что идеально женился, а все остальные живут так, что и в страшном сне не приснится…

— Молчал бы о моей женитьбе. Ты поддакивал Герде, когда та смеялась над Рут, ты сказал, что она синий чулок…

— Вовсе нет…

— Я не позволю тебе говорить о Рут, не желаю слышать ее имени ни от тебя, ни от этой чванливой суки, к которой ты присосался.

— Да я ничего не говорил о Рут…

— Говорил, ты намекнул…

Вошла Колетта. Она распустила и расчесала волосы, которые теперь струились по ее спине. Переоделась в сиреневое хлопчатое платье, волной вздымавшееся у лодыжек. Вошла быстро, как гонец с известием. Люций и Джон встали.

— Ты похожа на Афину на нашем гобелене, — сказал Люций.

— На гобелене Герды, это ты имеешь в виду. Колетта, ради бога, держи подол подальше от камина! Ради чего ты переоделась? У нас не званый вечер.

— Герда шлет тебе сердечный привет и надеется…

— Колетта, я запрещаю тебе близко подходить к тем чертовым людям, не то чтобы ты подходила к ним, но все же. Слушай, Люций, ты меня прости, мы должны быть разумными и не ссориться, прошу прощения, заходи поболтать время от времени, но только не выводи меня из себя, не упоминай о ее светлости и этом мерзком Генри, меня тошнит при одной мысли о них.

Позже дома, в безопасности, Люций подвергся допросу:

— Так он не собирается застраивать «Луговой дуб»?

— Нет.

— И она не обручена, ничего такого?

— Нет, свободна, как птица.

— И они настроены дружелюбно?

— Очень.

— Ты передал им все мои добрые пожелания и так далее?

— Ну конечно.

— И им было приятно это слышать?

— Да, конечно.

— Эти квакеры всегда были сообразительные. Джон Форбс молниеносно среагировал, когда учуял, что луг продается.

— Имей в виду, они люди гордые.

— О, я буду действовать осторожно, приглашу девушку на…

— Лучше подожди, поторопишься и все испортишь…

— Возможно, у Генри получится… Во всяком случае, насколько ты понял, они заинтересовались, это хорошо, ты молодец.

— Спасибо на добром слове, — сказал Люций.

Появился Генри в поисках виски. Его присутствие за обедом сделало невозможным дальнейшее обсуждение.

— Генри, дорогой, почему бы тебе не пригласить Колетту Форбс поиграть в теннис?

— Я не умею играть в теннис.

— Я думала, в Америке ты этому научился.

— Нет.

Генри вышел, хлопнув дверью.

Отправляясь спать, Джон Форбс сказал дочери:

— Что, черт возьми, стряслось, что Люций Лэм заявился к нам?

— Не представляю, — ответила Колетта.

— Это выше моего понимания. Уж не решил ли он наконец сбежать. Надо бы мне быть с ним подобрей.