Фэнни Флэгг - Я все еще мечтаю о тебе...

— Мэгги, не поверишь, у нас два билета в первый ряд! Здорово, правда? Я принесла бинокли, но они, наверно, не понадобятся.

— Да уж, вряд ли.

Мэгги оглядывала вестибюль театра «Алабама» с привычными гордостью и удивлением. Слава небесам, в последнюю минуту театр спасли от чугунного шара экскаватора и полностью восстановили — и все благодаря сотням взволнованных горожан. Хейзел пожертвовала пять тысяч долларов. Мэгги до сих пор помнит, как, попав сюда в первый раз, была потрясена четырехэтажным вестибюлем с гигантской хрустальной люстрой, нависающей над великолепной лестницей, швейцарами в белых перчатках. Здание было изначально построено как оперный театр, с шикарными красными бархатными креслами и пятью полукруглыми балконами, что поднимались до самого потолка. Она видела театр не только из зрительного зала, но и со сцены. На этой сцене на нее надели корону. Она ждала Бренду, забежавшую в дамскую комнату, и вспоминала тот вечер: нервное возбуждение выстроившихся в шеренгу конкурсанток, готовых выйти на красную дорожку когда назовут их имена; запах лака для волос, впивающиеся в ребра косточки бюстгальтера без бретелек; четырехдюймовые каблуки; блеск брильянтовых сережек; ослепительный свет мощных прожекторов из-под купола; громоподобные аплодисменты, когда орган «Хаммонд» за миллион долларов исторг первые ноты «Звезды падают на Алабаму»; за кулисами беготня и суета, переодевания из купальника в костюм для исполнения номера и снова в вечернее платье; визг и крики радости, когда провозгласили победителя. Да, провести последний вечер именно здесь — очень правильно.

В 7.45 двери зала открылись, они пошли вниз по проходу к первому ряду, нашли места, сели… И тут Мэгги поняла, что, хотя ряд и первый, места-то не очень хорошие. Прямо скажем, кошмарные места. Ей пришлось откинуться назад и задрать голову, чтобы видеть хотя бы краешек сцены. Но Бренда ничего не замечала. Она просто радовалась тому, что сидит в зале. Обернувшись, она махала рукой и знакомым, и незнакомым людям, сидящим на балконе. Зал был полон. Мэгги с удовлетворением отметила, что одеты все великолепно. Когда она была в последний раз в Нью-Йорке, народ пожаловал на бродвейский спектакль в джинсах и трикотажных фуфайках, но старый добрый Бирмингем в этот вечер ее не подвел. Когда занавес наконец поехал вверх, публика примолкла, сцена открылась, и Мэгги увидела, что кроме ряда деревянных складных стульев на сцене ничего нет. Она ожидала экзотических, ярких декораций. Две минуты напряженного ожидания — и вдруг Бренда пихнула ее в бок и прошептала:

— Гляди, вон они.

Мэгги повернула голову направо и увидела за кулисами семь или восемь мужчин в белых рубашках и блестящих черных шароварах. Потом безо всяких фанфар и прочих церемоний мужчины просто вышли на сцену и, не улыбнувшись, даже не кивнув публике, сели и принялись играть на странно звучавших флейтах и еще каких-то странных инструментах странные мелодии, похожие одна на другую как две капли воды. А потом, по меньшей мере час спустя (или так показалось), опять же безо всякой улыбки встали и покинули сцену так же равнодушно, и за сим наступил антракт.

У Мэгги уже шея разболелась от того, что целый час пришлось просидеть, задрав голову, а она еще не видела дервишей. После длинного двадцатиминутного перерыва вышли те же самые мужчины и давай играть по новой. Зрители не знали, что делать, они были слишком воспитанны, чтобы свистеть, топать ногами и кричать: «Где дервиши?» — тем не менее по залу побежал шелест. Слава богу, после четырех или пяти музыкальных номеров Бренда снова ткнула ее локтем в бок и кивнула на правое крыло кулис. На этот раз Мэгги увидела мужчин в длинных черных плащах и высоких шапках. Наконец, после очередного бесконечного музыкального этюда, один из них вышел к краю сцены и разложил что-то наподобие двух больших ковриков для ванной комнаты, а затем снова удалился.

Нечего и говорить, более странного представления Мэгги видеть еще не доводилось. Но по крайней мере, что-то начало происходить. Через некоторое время двое самых старших в высоких конусообразных шапках вышли и опустились коленями на коврики. Посидели. Время шло. Но вот один за другим на сцену вышли дервиши помоложе, без улыбки подошли к первой парочке и тоже сели на колени — в ровный ряд с ними. Все так обрадовались им после столь изнурительного ожидания, что с удовольствием бы похлопали, но у мужчин был до того серьезный вид, что публика не решилась. Непонятно, что они там делали, сидя на коленях, но делали они это довольно долго, потом внезапно вскочили и сбросили на пол плащи, дабы явить публике свой наряд: белая рубашка с маленькой белой жилеткой, широкая белая юбка и полуботинки из коричневой кожи. Потом очень медленно, друг за дружкой, начали кружиться, все быстрее и быстрее. Поначалу Мэгги сказала бы, что зрелище и в самом деле красивое: высокие, приятные лицом, грациозные мужчины вращаются в едином ритме, юбки взлетают и опадают, как волны в океане. К сожалению, Бренда и Мэгги видели только ту часть дервишей, что находилась под юбками, — свободные белые штаны и коричневые ботинки. И чем стремительнее они вращались, чем сильнее взвихрялись и опадали юбки, тем больше пыли летело на сидящих в первом ряду. Но даже та малая толика вращения, доступная их взглядам, была волнующе прекрасна. Но кружение длилось и длилось, и теперь Мэгги не могла дождаться, когда же это закончится. Шея зверски болела, глаза жгло от того, что она смотрела все время вверх, на рампы, а от пыли, летящей в лицо, першило в горле. Мэгги прикинула, что если бы дервиши вращались не по кругу, а по прямой, то оказались бы уже в Атланте. Она с надеждой ждала, что, возможно, следующий круг уже будет последним, а потом вдруг начала понимать логику их движений. После каждого круга каждый из дервишей возвращался ровно в то место, с которого начинал. В какой-то мере это походило на ее жизнь. Крутишься, крутишься и в результате никуда не приходишь.