Иван Зорин - Стать себе Богом

Взлетать приятно — падать больно. А Елизар, как все влюбленные, этого не понимает. Эх, дурья башка, кто тебя защитит? Кто убережёт от женского коварства? Елизавета, иду на вы! Может, мне, как Цезарю и Наполеону, писать о себе в третьем лице?»

Сложив листок вчетверо, я позвонил Елисею:

Извинения принимаются.

Значит, прочитал, — вздохнул он. — Ладно, Ели- зарчик, мир. Люби себе на здоровье, только учти, современные девушки прилипчивы — потом ложкой не отскребёшь. Их учат за своё счастье драться. — Он заржал. — С нами.

И повесил трубку.

Во сне я читаю вслух о дзэне Будды: «Положение царей и правителей считаю я пылью. Сокровища из золота и драгоценностей вижу я грудами кирпича и булыжника. На тонкие шёлковые одежды смотрю я, как на рваные лохмотья. Мириады миров вижу я крошечными плодовыми семечками, а величайшее озеро Индии — капелькой масла у себя на ноге. Мировые учения воспринимаю я, как магические иллюзии, нирвану — как страшный сон среди дня. На суждения о зле и добре я смотрю, как на змеиный танец дракона, а на подъём и падение вероучений — как на смену времён года».

Подняв голову, я замечаю, что вокруг собралась толпа.

«А разве сам дзэн не иллюзия? — слышится мне насмешливый голос Елисея. — Выделить одну из иллюзий, назвать её отсутствием иллюзий — вот и всё твоё просветление. Нет, брат, всё — ложь!»

И, просыпаясь, понимаю, что Елисей больше буддист, чем я.

Вчера произошло странное знакомство. По дороге в университет меня обогнал чёрный мерседес. «Знакомиться на улице неприлично, — мягко улыбнулся вышедший из него мужчина, — не ставьте меня в глупое положение, скажите, где вас искать?» Было холодно, у меня мёрзли уши, а изо рта шёл пар. Я прошла мимо, но спиной чувствовала, как мерседес медленно едет за мной. У дверей университета не выдержала, обернулась и покрутила у виска. А после занятий мужчина встретил меня с охапкой свежих роз. Я опять прошла мимо. Он бросил цветы в снег. И тогда мне стало жаль. Не знаю, кого больше: его или себя — хочу одного, а делаю другое.

В суши, куда мы пошли, было пусто. Елисей, так он представился, заказал острые блюда с непроизносимыми японскими названиями, и коньяк, который я выпила залпом. У Елисея нос, как заснувший на козлах извозчик, и большие печальные глаза.

Вы — еврей?

Он неопределённо махнул:

К старости все делаются немного евреями.

Кокетничает, он не старше Елизара. Сколько ему?

Впрочем, какая разница, нам детей не крестить. А всё же интересно.

К выходу опять подкатил мерседес с шофёром. Выскочил, открыл дверцу. От коньяка я слегка опьянела,

Елисей подставил руку, и, разгорячённые, мы опустились на заднее сиденье.

Елисей вызывающе богат, когда я намекнула на это, отмахнулся:

Разве с голоду не пухну.

Нет, вы прямо королевич Елисей из сказки, можно я вас так буду называть?

Вы любую сказку превратите в быль, — откланялся он. — А быль — в сказку.

Лиза не приходит второй день. Звонит, говорит, экзамены. У меня тяжело на душе. Валяясь в постели, перечитываю буддистскую притчу: «Прячась от тигра, человек ухватился за корни дикой виноградной лозы, растущей над пропастью. Дрожа от страха, глянул вниз, а там его поджидает крокодил. А тут ещё две мыши, чёрная и белая, потихоньку подгрызают лозу. И вдруг висящий над бездной человек заметил рядом спелую, сочную землянику. Протянув руку, сорвал её. Как же вкусна она была!»

Прекрасно, только где найти такого человека?

Елисей — холостяк.

Сколько женился — столько же разводился, — бесшабашно подвёл он черту под историей своей семейной жизни.

И погладил небритый подбородок, заставляя вспомнить о семи жёнах Синей Бороды.

Значит, серебряная свадьба не для вас?

В глазах у него заплясали чёртики.

Знаете, как говорят про такие пары? — наклонился он. И, округляя ладонь у рта, прошептал с деланной серьёзностью: — «Их обитель в тихом вое:

любовь ушла — остались двое.»

Всю неделю Елисей водит меня по ночным клубам, и я потом целый день разбитая. Да и в клубах — скука смертная, шум, гам, везде одно и то же. Если бы ни Елисей, умерла бы с тоски. Правда, и он иногда перегибает.

Люди, девочка моя, ужасны, — закинув ногу на ногу, вещает густым басом, — упал — затопчут…

Будто сама не знаю!

Надо больше «зажигать», — отворачиваюсь я к танцующим. И чувствую спиной, как его передёргивает. У Елисея такая культура речи, что, по-моему, с соотечественниками его скоро будет разделять языковый барьер.