Иван Зорин - Письмена на орихалковом столбе - Рассказы и эссе

Ополчась на их дерзостного ересиарха, он приводил то известное место из Евангелия от Луки, где Мария отвечает Елисавете [44] «И всем ослушникам и нечестивцам», — как замечает Само. : «Ибо отныне будут ублажать Меня все роды, что сотворил Мне величие Сильный», вторя Дамаскину, противопоставлял предназначение Марии и Евы [45] Иоанн Дамаскин писал так: «Ева сделалась первой преступницей, и через нее, послужившую орудием падения прародителя, смерть вошла в мир, но Мария, покорная воле Божьей, ввела в мир бессмертие». В контексте у Само акценты чуть смещены: «Если Искупитель взял на себя все грехи мира, то еще прежде грех первородный искупила Пречистая Дева». , а в качестве ветхозаветного пророчества о Марии как о Царице по традиции приводил сорок четвертый псалом Давида [46] А именно слова: «Стала царица одесную Тебя в Офирском золоте» и далее: «Вся слава дщери Царя внутри, одежда ее шита золотом. В испещренной одежде ведется она к Царю» (Псал. 44. 10, 14, 15). .

Здесь же, в Фссалониках, возможно под впечатлением блестящих побед Зеннона, освободителя от ненавистного ига иноверцев, он произносит свою знаменитую речь в защиту воинов Христовых [47] Кстати, в этой апологетике Само уже уподобляет человека рефлексирующего (homo reflexens) («кто зело много размышляет о своих поступках, при этом как бы отстранясь от себя» — именно так выразился он) стреле, наконечник которой в полете непрерывно оборачивается к оперению — какое уж тут движение, а саму рефлексию именует «проклятием Бога и адом на земле». , которые понесут свой крест на сверкающих щитах только пару столетий спустя. Памфлет «Против симонии», написанный несколько напыщенным слогом, который, вероятно, воспринимался людьми его века как страстность (если у нас достанет смелости судить об их вкусах), так и остался незаконченным. Ибо об эту пору объявилась некая лукавая секта, которая обосновалась в церквах и хитроумными доводами принялась смущать умы пастырей. Ей уже аплодировала и всегда готовая к бунту чернь. Искоренить на Теле Христовом эту опухоль вызвался Само. Поначалу его авторитет и красноречие возвратили многих обратно в церковное лоно. Тогда глава сектантов предложил ему состязание: по древнему обычаю, уповая на Бога, испытать правду огнем. Ссылаясь на ответ Христа дьяволу «не искушай Господа Бога твоего», что в параллели не могли не счесть — и он понимал это — дополнительным оскорблением, Само отверг предложение, добавив, что он раб Христов, а не варвар. Его тут же упрекнули в маловерии, иные — в трусости. Он смолчал. Тогда многие опять отшатнулись от истины.

Он взошел на костер пасмурным утром, проведя несколько дней в смятении духа, и даже не взглянул на костер противника, все еще лживо о чем-то вещавшего сверху. Пока занимались сырые бревна, он творил молитву и, все еще сомневаясь, надеялся услышать голос, убеждающий его в том, что он правильно исполнил долг, что этот полыхающий костер и есть его Голгофа. Быть может, прежде чем ветер развеял пепел по серому от дыма пейзажу, он его и услышал. И быть может, это был голос доблестного Зеннона, минувшей ночью сложившего свою голову в стычке с унграми. Но Само не дано было узнать, что он на несколько часов пережил своего злополучного ученика, как не дано было узнать ему и того, что перед смертельной сшибкой Зеннон видел во сне белые волосы своего наставника и там же, во сне, в глубоком почтении перед его чистой мудростью — но кто знает, не примешалась ли сюда и зависть? — с плачем преклонил колени. А если бы узнал, это послужило бы достойной наградой его спокойствию и мужеству. Здесь земная часть истории героев заканчивается, остальное — у Бога.

Вот они: Само и Зеннон, книжник и воин, едва не канонизированный Клермонским собором мученик и простой рубака, их образы могут служить выражением бесчисленных аллегорий, из коих Старость и Молодость — самая банальная. Подобно Инь и Ян, существующим только в нерасторжимой паре, каждый из них стремился занять место другого, каждый хотел прожить чужую, запрещенную ему жизнь и каждый был для другого строгим судьей. В этом их суть. И если мир дольний есть всего лишь текст, смутно проступающий из мира горнего — а так считали Блуа и Сведенборг, то не отводилась ли Само и Зеннону в нем роль букв, противостоящих друг другу, как всеобъемлющие альфа и омега. А кем они были в действительности — как знать? Несколько строк о них встретились мне в одном старинном фолианте с ворохами богословных комментариев, и они, подобно фениксу, снова обрели реальность: сейчас, одиннадцать веков спустя, для гаруспика [48] Гаруспик — жрец, гадавший по внутренностям животных и толковавший явления природы. , в ничтожестве гадающего о былом по внутренностям книг, воскреснув, они оба возвысились до символа. Так и из упоминания Эйнгарда [49] Эйнгард (770–840) — англо-саксонский писатель и историк, автор исторического сочинения «Жизнь Карла Великого», в котором приводится описание подвига Роланда (Хруодланда), единственное в исторической литературе. о некоем Хруодланде, префекте бретонского рубежа, убитом «среди прочих» басками в ущелье Пиренеев, когда тело павшего рыцаря сомкнулось с небесным архетипом, родился верный Роланд. Это ведь и есть истинная цена истории. Ибо что же еще мы знаем о прошлом, кроме того, что мы ничего о нем не знаем.