Иван Зорин - Секта Правды

Аль-Мухаллаби нагнал Фатиму в чайхане «Смерть на троих», прозванную так за вино, которое подавали из-под полы. Было темно, и чадящий на стене факел едва освещал лозы «бешеного огурца», который, спускаясь, лез в тарелки. Плеснув в стакан, аль-Мухаллаби разговаривал с женой, упираясь под столом коленями в тюк с драгоценностями. Он упрекал её в измене, в том, что её поведение чуть не испортило всё дело. А этот намёк про целое состояние для одной? Чтобы позлить его? Потупив взор, Фатима невнятно оправдывалась. И тут, раздвинув живую изгородь, на пороге показался ибн Фирас аль-Харис. Поначалу он хотел только взять свою долю. «Клянусь Аллахом, — стучал он себя в грудь, — нет большей низости, чем обмануть доверившегося!» Аль-Мухаллаби, чтобы выиграть время, начал плести про уговор, который, конечно же, соблюдёт. При этом он опустил руку под стол, чтобы достать горсть монет, причитавшуюся ибн Фирас аль-Харису. Тот, было, согласился, но, когда тюк приоткрылся, в нём проснулась жадность. И, не удержавшись, он всадил в сообщника кривой нож.

Так он попал ко мне.

Передают также, что его погубила не алчность, а страсть. Пока аль-Мухаллаби разыгрывал роль благочестивого паломника, он стал любовником Фатимы, которую не захотел терять.

На земле играют одни, выигрывают другие, но судьба всех пронзит своим острым копьём.

(откровение муллы из Химса)

Сюжет трагедии повторяется бесконечно, и действуют / в ней всегда четверо. Это — муж, его жена, её любовник и хор. Муж, обманув хор, пытается вернуть расположение жены, но, погибая, оставляет по себе недобрую память. Жена, предпочтя любовника, скоро убеждается, что сменила правую руку на левую, одну каплю на другую. Любовнику, добившемуся своего, достаётся чужое. И в конце всех троих ожидает ад. Там они узнают, наконец, свою истинную роль в представлении. А сводится она к тому, что, благодаря им, благочестивый хор обрёл рай. Блаженны простодушные!

А чем они лучше?

Худощавый, с нервным лицом и тонкими пальцами — такие седеют в юности.

Чем осчастливили человечество? Почему у них всё?

Зависть разъедает…

Тогда почему всё на ней держится? Почему все мечтают стать как они? А если я из тех, кто всегда виноват в пропущенном мяче?

Неудачник?

На психоаналитика, однако, скопил.

Я сидел у кушетки с блокнотом, и ему казалось, что я веду записи, но я городил из клеток детские домики.

— Я из маркетинговой компании… Представляете, что это такое?

Я кивнул.

— Телексы, факсы, по телефону до хрипоты. Чтобы какая-нибудь дура купила лифчик. А с лифчиком и себя продаём. За три копейки. А кто за четыре — свысока смотрит. Закурю?

Затянувшись, он разогнал дым ладонью.

— Раз на корпоративной вечеринке спросил: неужели цель жизни — сколотить состояние, а потом — в гроб? Покосились, как на ребёнка. Но я, звякнув вилкой по бокалу, предложил тост за взрослую жизнь. Один кивнул, у остальных — презрение. А начальник по плечу похлопал: «Пора баиньки». И такси вызвал.

Боитесь работу потерять?

Боюсь. Больше — только смерти. Но это отдельный разговор. Когда неприятности, бывает, представляю, что умру.

И помогает?

Да. Пока не холодею от ужаса. Поплевав на окурок, положил в карман.

Женаты?

— С института. Срок предостаточный, чтобы жена отводила душу с подругами, и муж был ей, как душ.

Хрипло рассмеявшись, он закашлялся. Я протянул воды.

Дети?

Уже взрослые. Как-то с сыном повидаться хотел. «Да, пап, конечно, вот с делами развяжусь». И оба знаем, что никогда не развяжется. И у дочери своя жизнь… Ничего, что разнылся?

Вы же заплатили.

— Простите, когда с утра до ночи о деньгах. Он сделал большой глоток.

А звонят мне только по делу. У каждого свой футляр — мир-то вокруг страшный! Я вот в метро спускаюсь, будто в серпентарий, — жду, кто укусит.

Давно отпуск брали?

Давно.

Съездите к морю.

А мысли в багажном отделении оставить? — скривился он. — Нет, доктор, что-то вокруг неладно, от одиночества засыхаем, как в пустых колодцах, а барьеры возводим, будто под одеяла глубже зарываемся, думаем, теплее станет. А счастье? Только в детстве?

Отставив пустой стакан, пожал плечами.

Я костлявый был, лопатки выпирают, мать перед сном убаюкивает, волосы гладит: «Ах ты, мой ненаглядный худыш!» Но теперь понимаю, не меня она любила — свою любовь. Истеричка была — Царство ей Небесное! Бессердечная, а чуть что — заслуги выставляла: «Ты мне по гроб обязан», — так что убегал в слезах. Комплексы прививала.