Анатолий Ким - Радости Рая

— Так, мой хороший.

— Ну так вот, слушай, Марфа. Тебя никто на этом свете и на том свете видеть уже не может, ибо ты помершая считаешься, и у меня в книге записей гражданских актов была на тебя соответствующая строка записана. На том свете ты тоже не могла идентифицироваться, потому что отстала от улетевшей Земли-планеты и вместе со своим «Марфуткиным раем» потеряла бег в пространстве и стала «остановленной».

— Значит, я ужо заново родилась в раю, Ляксандр Трофимыч?

— Значит, так. Не сомневайся, сиди спокойно, Марфа. Не поражена ни в каких своих космических правах. Хотя Земля-планета улетела и больше не вернется, но для тебя, «остановленной», во всей твоей райской округе будут сохранены все прежние климатические условия от и до. И ты сможешь видеть из своего дома русскую зиму, разливанную мокрую весну, землянику летнюю под самым окном и все золотые, все серебряные и все в жемчугах осени в лесах, рядом со своими галактическими выселками «Марфуткин рай» — бывший поселок Октябрьский тож.

— А чего я исти буду, Генеральный? Уже давненько, кажись, ничего не ела.

— Ты и не заметила, простота, что тебе есть совсем не хочется?

— Заметила, кажись. Ничего тут не понимаю, ангел мой.

— Понимать надо так, что ты уже поставлена на довольствие при Управлении, где я на самом деле работаю. Питаться будешь живой энергией напрямик. Я тебя подключил. Называется должность моя — Агент продовольственно-фуражной службы. Ангел — это общее название всех номенклатурных служащих Ангелитета, которые работают с человеческим населением на Земле.

— Агент-ангел… Какая мне разница, как вы называетесь? Лишь бы пользу приносили… А мерзнуть я не буду зимою?

— Не будешь. Тебе я выписал антикосмический адреналин, не будешь мерзнуть даже на Луне.

— Спасибо, миленький. Это что значит, Санек, я уже совсем в раю?

— А тебе трудно догадаться, Марфа?

— Так ведь я же совсем одна…

— Ты так захотела. Твой был выбор.

— Я хотела быть одна без тяжелых людей. А в раю, я чай, люди легкие, их должно быть там очень много…

— Так оно и есть, конечно. Но это в мегаполисных и концентрационных раях, Марфа. А в таких, как твои выселки, из разряда «остановленных», всегда по одной штуке души, и моя контора обслуживает именно такие — космические хутора — «райские вышвырки» по-деревенски.

— Так ведь что за рай для одной штуки души? Скучно-ти будет в таких раях, Санечка.

— Потому нас и направляют время от времени к вам, поштучным. То есть чтобы вам скучно не было. Вот я и пришел к тебе, принес грибов. Посмотри на них, пощупай, принюхайся как следует к ним.

— Спаси Бог тебя, Ляксандр Трофимович, благодарствую за твою доброту, за твое внимание.

— Да чего там, Марфа. Служба у меня такая.

— А на земле-то ишшо служишь? Или не служишь боле?

— Служу, как же. На новом месте. Уже не секретарем Совета, а агентом по электросчетчикам, у Чубайса, у рыжего.

— Ну и куда теперь? Опять на Землю?

— Немного еще побуду у тебя. Могу партий пять кряду сыграть с тобой в лото, по одной копеечке. Вот, захватил с собой мешочек с фишками и лотошные карточки.

…Когда он уходил, побыв на моем райском хуторе остановленного земного времени лет пятьдесят-шестьдесят — вычислить было невозможно, потому что хутор мой входил в космический разряд «остановленных», неподвижных во Вселенной, ни в каких галактических системах не состоящих и потому счета времени в себе не содержащих, — когда уходил восвояси ангел Лобзофф, слегка понурившись, в провислых на заду широких комбинезонных штанах, с корзиной грибов в одной руке и с мешочком деревянных бочонков лото в другой, с каждым шагом удаления все более переходящий в самогонщика Саньку Генерального (потому что между ними ничего не стояло), — я смотрела вслед уходящему и думала, что мой райский хуторок находится так далеко от магистральных путей галактических караванов, что никакой случайный гость ко мне не попадет — хоть через миллиард световых лет, — и только такие мелкие работники, вроде агента Лобзоффа, забредут сюда по долгу службы и сыграют партию-другую в лото, ставка копейка.

О, моя гипотеза, что человек появляется на земле для испытания райских блаженств, — куда же ты еще меня заведешь? Над самогонным смогом общечеловеческого счастья, поверх счастья королей-солнц, императриц-блядуний, брутальных цезарей-кинжалоглотателей, над головокружительным счастьем сказочно богатых олигархов-абрамовичей витает моя гипотеза! На данном кусочке бумажного пространства ее зовут С. Т. Рощина, как одну бойкую американскую журналистку. Она здорово заманивала, показывала и даже потрясывала, но никогда не давала и не собиралась давать. Такая вот была штучка — ангел в канареечного цвета, плотно и дерзко облегающей бюст трикотажной кофточке. Эта Рощина, сиречь моя гипотеза, всем своим поведением, туманно-голубыми ангельскими глазами, в которых колыхалась зыбь неслыханного потенциального распутства, — всем своим соблазнительным существом, сладким запахом, исходящим из тенистых долин ее вкусной фигуры, со своими двумя дыньками, обтянутыми канареечной кофтой, — обещала, намекала, просвещала, приближала разгадку, — и все насчет райских блаженств, для вкушения которых был изобретен в инженерных Эмпиреях человек-эректус прямоходящий. Та Рощина, прямоходящая, которая крутилась передо мной, намекала о другой, то бишь о моей гипотезе, по которой выходило, что человек прямоходящий был создан для того, чтобы познать то, чего он не познал, — коли не сумел стянуть твидовую юбку с тугой попки журналистки.