Владимир Орешкин - Из яйца

Он пьет, не дожидаясь Алексея. Шампанское стекает у него по подбородку, он — пьет. Выпив, хватает бутылку и начинает пить прямо из горлышка.

Алексей в это время, не замечая странных конвульсий, подступающих к горлу, подходит к окну и широко распахивает шторы /никогда раньше он не делал этого, он всегда побаивался того, что спрятано за шторами/… Предвечернее небо — пасмурно. Тучи полностью закрывают небо.

— Ничего не видно… — вроде бы вслух, но и Виктору, и самому себе, говорит он. — Никаких звезд… Я никогда не вижу из окна звезд, даже когда ясно… Так, какие-то огоньки на небе, сродни уличным фонарям… Только фонари — ярче… Над городом всегда туман… Смог… Сколько помню себя, всегда — туман… Говорят, ничего нет притягательнее звездного неба. Я — читал… Я никогда не видел его. Ни разу.

— Ты выпей, — советует Виктор. — Когда много выпьешь, эти твои звезды появляются без всякого неба, алмазы сыпятся сами собой, и не знаешь, откуда.

— Смог… Туман… Облака… Ничего не видно… Я ничего не могу разглядеть там… Только в зеркале вижу себя. Никогда не узнаю… Я не могу понять: кто передо мной. Но знаю — кто-то не я.

— Слушай, Алешка, — хлопает его по плечу Виктор, — забавно, но и со мной сегодня было то же самое… Какая-то гнусь на меня уставилась, мурло какое-то, так бы ему морду на бок и свернул… Уродила же природа черт знает кого… Но знаешь, потом признал все-таки себя… И даже ничего такого мужичка, потом понравился ваще…

— Но есть же путь, к себе… — конвульсии становятся меньше, когда подходит очередная, сродни рвотному позыву Алексей делает паузу, но по-прежнему не замечает их. — И к тебе… Я иногда вижу его… или мне только кажется это… Когда не существует звезд, но столько о них слышал, чувствуешь, что тебя обокрали. Что-то вытащили из тебя, что могло быть только твоим. И ни чьим больше.

— Что ты зациклился на своих звездах… У меня здесь припрятана еще одна бутылочка, запасная. Давай нажремся. За упокой.

— Весь мир тогда сходится на вас. Моих любимых… На тебе, на Матери, на Зое, на Старухе, на детях… Хотя они боятся меня.

— Тебя? Боятся?!. — смеется Виктор.

— Я страдаю вами… Я не могу видеть, как умираете вы…

— Рано хоронишь, Алешка, рано… только клок волос… только одна пуля, и та, неизвестно где застряла… Никогда не ожидал, что на собственных поминках так приятно нажираться. Это такой кайф. Непередаваемый… Отныне хороню себя каждый день. В гробу буду спать!.. После каждой парикмахерской.

Виктор открывает вторую бутылку. Конвульсии Алексея проходят.

Паша за столом, с игрушкой Алексея. Только что он опустил куклу и игрушка пропала. Но мы, зрители, еще не знаем об этом.

Паша вскакивает. От его резкого движения падает стул.

— Алька!.. Алька!.. — орет он изо всех сил.

Вбегает испуганная девочка.

— У тебя что, поехала крыша? — спрашивает она, видя, что ничего не случилось.

— Иди сюда, дура. Я тебе кое-что покажу.

Она не замечает «дуру», это их язык… Алина склоняется к Паше, видит коробочку и куколку в его руках.

— Ну?

— Смотри.

Паша медленно, словно боясь, опускает куклу на ниточке. Куколка начинает растворяться и пропадает.

— Здорово!.. — восклицает Алина. — Как это у тебя получается?.. Расскажи… я тоже хочу попробовать.

— Не знаю, — говорит Паша. — Сам не знаю… балдеж какой-то… Но знаю, что я хочу сказать тебе: ты — красивая.

— Блин, сделал открытие…

— Я тебе серьезно говорю.

— А я тебе серьезно отвечаю… Я — самая красивая и самая умная.

— Но я только сейчас заметил. Насчет первого.

— Бедненький, — гладит Алина Пашу по голове, — лет через пять, когда мы станем большие, я выйду за тебя замуж… Если ты будешь меня защищать. Это мое единственное условие.

— Дура, убери руку, — говорит Паша. — Но это балдеж… не передать словами…

Старуха крадется по коридору. Никого нет… Она открывает дверь в балетный класс, осторожно заглядывает, и, убедившись, что там — никого, заходит. В руках у нее большой кухонный нож. Посреди класса стоит небольшой фанерный домик без крыши, который соорудил Алексей.

На домике краской /это постарались дети/ написаны не совсем приличные слова: мудак, придурок сам, козел, сама козлиха, идиот, сам такой… Это арена переписки Алины и Паши, видно, что они так развлекались. Алина писала одной краской, Паша — другой. Это что-то вроде корявого диалога.

Старуха подходит к пианино, где стоит по-прежнему корзина, полная свежайших цветов, еще раз оглядывается и вытаскивает из корзины небольшой букет. Берет его за ножки, отстраняет от себя, и как заправский рубака, взмахом ножа рубит его, отсекая от стеблей головки. Все это падает на пол.