Александр Карелин - «Уткашея».

Быстро появилась их официантка, удерживая на подносе невероятное количество тарелок, быстро расставила и помчалась дальше.

Приступили к обжигающим щам. Невский погонял по тарелке кусочек мяса — это оказался кусочек шеи птицы. Бросил взгляд в тарелку соседа справа, слева, напротив. Удивительное дело — у всех в тарелке были эти кусочки шеи. Даже оглянулся на соседние столики. Чудеса! И в их тарелках присутствовали только эти части птицы. Сказал о своем наблюдении товарищам. Зыков живо откликнулся на это «открытие»:

— Это, каких размеров шея у этой курицы, если во всех тарелках только эти кусочки! Надо нашу официантку позвать.

Он тут же остановил пробегающую мимо их официантку.

— Что — то не так, мальчики? — Живо поинтересовалась она.

— Мы дико извиняемся, — начал Зыков. — Но как вас зовут?

— Меня не зовут, я прихожу сама, — «отбрила» она капитана и уже собралась бежать дальше.

— Постойте, разрешите наш спор: вот Сашка утверждает, что у этой курицы шея с полметра длиной, а я думаю, что гораздо больше. Кто прав?

— Это не курица, а утка.

— Позвольте уточнить, какой породы эта утка, если во всех тарелках присутствуют только кусочки шеи. А где ее, например, ноги или крылья? Это прямо жираф какой — то получается! — Не унимался Зыков.

Официантка весело рассмеялась:

— Ее ноги «ушли», а крылья «улетели». А вообще не задавайте глупых вопросов. Есть кому, кроме вас, ее остальные части съедать. Ешьте свои шеи этой утки.

— Я понял, это специально выведенная порода для Афгана! Называется уткашея! — радостно подскочил за столом Невский.

— Пусть так и будет! Извините, мне надо работать, сейчас вам компот принесу.

— Но все — таки, как к вам обращаться? Вдруг понадобиться вас найти.

— Вот и зовите Уткашеей. Мне название понравилось. Так и буду для вас именоваться, — она подмигнула всем сразу и быстро ушла.

Компот офицеры пили уже на ходу, взяв стаканы с подноса Уткашеи.

С тех пор так и повелось. Садиться старались за столики этой официантки, быстро вычислив их. Впрочем, частенько ей приходилось обслуживать и столики отсутствующих подруг. Зыков каждый раз неизменно приветствовал молодую женщину:

— Привет, Уткашея!

Она в ответ всегда улыбалась. Это была очень красивая женщина. Стройная длинноногая фигура, большие зеленые глаза, четко очерченный рисунок припухлых губ, длинные темно — каштановые волосы, которые она во время работы собирала в «конский хвост» и прятала под белую в горошек косынку. Она почти не пользовалась косметикой, в отличие от многих ее подруг, иногда чересчур раскрашенных, как индейцы, вышедшие «на тропу войны». А еще она выделялась своим гордым видом и достоинством. В ней ощущалась большая внутренняя культура, какой — то крепкий стержень внутри. Эта женщина умела «себя подать». В глазах читался богатый духовный мир. Было вообще не ясно, что делает эта «экзотическая бабочка» в этом грубом мире войны.

Еще она любила стихи. Часто их читала наизусть, ставя тарелки с едой на стол перед очередным клиентом. Чаще это были Пушкин, Некрасов или Есенин. Например, протягивая тарелку с гречей, она могла сказать задумчивому офицеру: «Нет: рано чувства в нем остыли; ему наскучил света шум; красавицы не долго были предмет его привычных дум». Она никогда не повторялась, видимо, знала наизусть всего «Евгения Онегина». Или, подавая дымящуюся тарелку с супом, она говорила офицеру: «Славная осень! Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит; лед неокрепший на речке студеной, словно как тающий сахар лежит». И в этой жаре эти строки Некрасова, казалось, освежали, будя воспоминания далекой родины. Есенин шел «на ура», стоило ей сказать, например, «Белая береза под моим окном», — как уже кто — то подхватывал: «Принакрылась снегом, точно серебром».

Впрочем, многие офицеры не обращали внимания на стихи, кому — то это нравилось, кто — то пытался отгадать автора, чаще ошибаясь, а некоторые вообще тайком крутили пальцем у виска. Что, мол, возьмешь с «ушибленной»?

Как — то Невскому она сказала: «И скучно и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды…» Он сразу подхватил, узнав своего любимого поэта Лермонтова: «Желанья!.. Что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят — все лучшие годы!» Это — Михаил Юрьевич».

— Браво, доктор! Вы знаете поэзию. Это отрадно, — и помчалась дальше с подносом тарелок.

Даже опытные ловеласы («Что ты, дорогой! Бабы бояться?!») остерегались приставать к ней с назойливыми ухаживаниями, боясь встретить достойный отпор — она была очень «остра на язык». Тем более не рисковали хватать за «мягкие места», как это делали с другими девушками.