Ольга Новикова - Гуру и зомби

К Ахматовой стали наведываться молодые поэты, жаждавшие культурной информации. Негде было ее взять в пятидесятых годах. Ребята были технарями по воле обстоятельств – в советском Ленинграде с пятым пунктом о филфаке нельзя было и мечтать. Образцом современного поэта для них был Слуцкий, из всего Серебряного века знали Маяковского, который на них поначалу даже влиял. А тут они услышали о Гумилеве, о Мандельштаме, поняли, что все они в душе скорей акмеисты, чем футуристы. Да еще узнали ахматовскую триаду: в поэзии нужны «песня», «правда» и «тайна». Такую истину мало декларировать, она усваивается лишь в тепле живого общения.

Сложно-промежуточный случай – Надежда Яковлевна Мандельштам. Именно к ней в интеллигентском языке было, пожалуй, впервые применено слово «гуру». К ней ходили как к оптинским старцам, выскакивали ошеломленные (зомбированные), повторяя за ней «дело не в Сталине, дело в нас». Гордились тем, что побывали у «Надежды Яковлевны». Фамилия как бы подразумевалась, но и отбрасывалась, хотя без нее вдова, может быть, не обрела бы статус «гуру».

Вдовы – вообще особая категория. После смерти прославленного мужа самые толковые из них наследуют его «идею», которая становится абстрактной, теряет личностное содержание и утверждается как моральное оправдание зомбирования. А дальше в ход идет психотехника, описанная в воспоминаниях одного из приближенных Надежды Яковлевны.

Василий полез в Интернет и нашел цитату, которую не хотелось искажать:

«Вначале она снимала один еще поверхностный слой сомнений, стесняющих поведение мальчика. Постепенно она повышала свой интерес к нему, а под конец угадывала самую болезненную точку в его самосознании и с легкостью ее снимала якобы вскользь освобождающим словом. Это было уже не сочувственное понимание, а настоящее отпущение грехов. Вот что создавало легкость в общении с ней».

Похоже на показания жертвы маньяка. Под видом освобождения от комплексов – порабощение, подчинение человека человеку.

Современность.

Трехглавого гуру Маркс – Энгельс – Ленин зарубил меч перестройки. Взявшие власть сразу стали искать зомбирующую идею для своего укрепления.

Горбачев оперся на Запад с его пропагандой общечеловеческих ценностей. То есть перелицевал ленинский пролетарский интернационализм. В России не сработало, а нации вообще предпочли отделиться.

Ельцин действовал на ощупь. Сев на столичный трон, поначалу даже встречался с чернорубашечной «Памятью», любимым писателем называл Бондарева, который в вечерней телевизионной проповеди вкрадчивым голосом призывал: «Мужество каждый день». Посвященные знали, что это девиз тех самых «памятников».

Проповедников-дилетантов на телеэкране сменили профессиональные обольстители. В каждый дом, как родные, вошли Кашпировский и Чумак, удовлетворяя потребность масс в зомбировании. Продержались исторически короткое время, которого хватило, чтобы приемом воспользовались разнообразные умники вроде Нестора.

А власть? Она уже изобрела амплуа главного гуру.

А идеология? Пока хватило громогласного поиска национальной идеи. Процесс идет.

Но вот уж лунного луча сиянье гаснет…

Утро, встали все давно.

Ночное легкомыслие заперто в чемодан.

Три часа до отлета…

Впереди – многочасовое сидение: в такси, в самолете, снова в машине. Надо бы выгулять ноги.

За завтраком Василий вспомнил, как горделиво сказанул Юне, что знакомство с городом считает состоявшимся, если побывал в его главной картинной галерее. Побахвалился. Мол, город как женщина – в душу ее сперва надо заглянуть… В Лилле, например, обнаружил музей изящных искусств, где набрел на босховскую ленту Мебиуса, из которой вылезают уродливые порождения разума, в пейзаже Коро углядел на самом дальнем плане красное пятнышко на корсаже пейзанки, наклонившейся к воде…

А как насчет Нольдебурга?

С последним глотком кофе Василий решает пойти на экскурсию. Внизу, на стойке у портье, хватает карту с местными достопримечательностями и почти бегом несется в музей. Благо он совсем недалеко от гостиницы.

Каков город, такова и живопись, которую он выставляет напоказ. Средние художники немецкого Возрождения, импрессионисты не из первого ряда. И вдруг – Гойя. Везде можно найти изюминку. Два мужика тащат полураздетую бабу. Куда?

Да, не зря забежал. Даже осталось минут десять на зал с современностью. Хотя что там может быть интересного… Посреди огромной светлой комнаты обычно навалят кучу хлама, символизирующую хаос или чью-нибудь неприкаянность. Видал и валенки, и телогрейки, и гнилушки деревянные. Хорошо, если без натурального запаха… Но все равно же путь к выходу лежит через анфиладу с актуальным искусством. Иначе – назад возвращаться, то есть более длинная дорога через уже освоенные залы.