Владимир Данихнов - Тварь размером с колесо обозрения

Дима наконец забрался в танк и выглядывал из люка, довольно улыбаясь.

— Эй, сфоткайте меня! — крикнул он.

Крупковский оседлал зенитную установку. Его тоже надо было сфотографировать. Мы сфотографировали сначала Диму, потом Крупковского. На танк залез Влад — сфотографировали и его. Потом самолет: в самолет хотели залезть почти все.

— Эй, подсадите!

— Ром, давай теперь ты!

Рома лезть никуда не собирался: он только фотографировал. Это было единственное, чего он хотел: запечатлеть чужой момент; свой момент его не интересовал.

По тропинке мы поднялись на холм. Наверху была небольшая площадка для пейнтбола. Укрытия собраны из сподручного материала: доски, сетка-рабица, старые покрышки. Крупковский загорелся: надо и нам как-нибудь собраться, пострелять друг в друга краской. Какое-то время мы бродили по площадке. Влад попытался взобраться на укрытие из старых досок, но у него не вышло, и он отошел в сторону, притворившись, что занят изучением земли под ногами. Трава выгорела на солнце. Ветер совсем стих. Пели сверчки. Горячий пот заливал глаза. Крупковский пыхтел в своей «горке». Дима позвал нас: эй, что вы там торчите, давайте сюда. Он нашел вход в катакомбы. Арку широкого входа закрывала косая решетка, но между прутьями было несложно пролезть. Один за другим мы протискивались внутрь, включали фонарики. У меня с собой была примерная карта штолен, скачанная в интернете и распечатанная на обычном листе А4. Мы периодически светили на нее: сверялись. В штольне после зноя наверху было очень холодно. Градусов шестнадцать. Помню, пожалел, что не взял для Влада свитер. Но Влад не жаловался: смело шел вперед. Сначала было страшновато: такая приятная жуть. Затем на стенах штольни появились надписи краской: «Удача с тобой, диггер», «Здесь был Вася» и так далее. Некоторые участки стен буквально залиты краской: надписи ложились одна на другую. Большая часть таинственности испарилась: стало ясно, что катакомбы давно превратились в проходной двор для скучающей молодежи. Мы стали фотографироваться возле живописных поворотов в неизведанные коридоры, возле особенно мрачных дыр в стенах, ведущих неизвестно куда, возле обвалов. Под ногами попадался банальный бытовой мусор: пустые пачки сигарет, банки, смятые пластиковые бутылки. Пару раз приходилось преодолевать каменные завалы. Довольно скоро мы попали в затопленный коридор. Кто-то заботливый проложил тропинку из кирпичей в неглубокой воде. Рома, Дима, Влад и Аня стали перешагивать с кирпича на кирпич, подсвечивая себе дорогу фонариками. Мы с Крупковским, как единственные в непромокаемой обуви, смело шагали прямо по воде. Дима ловко прыгал в своих шлепанцах и успевал помогать Ане. Я шел рядом с Владом: если что, хватайся за мое плечо. Но Влад справился без моей помощи; он уже был достаточно взрослый. Вода была ледяная — ноги быстро замерзли. К счастью, затопленный участок быстро закончился. Мы свернули на одной из развилок вправо и вышли наружу через другой вход. Военно-исторический музей оказался где-то за холмом. Мы присели на камни отдохнуть. Тепло, протянула Аня. Ну как? — спросил я. Крупковский показал большой палец: отлично, сейчас дальше пойдем. Все о чем-то оживленно болтали, делились впечатлениями. Всем было интересно. Помню, за день до этого Яна сказала мне: господи, вы же взрослые люди. Тебе тридцать, Крупковский еще старше. Зачем вам это? Как дети: по подземельям им захотелось побродить. Я не знал, что ответить. Я сказал: ну что ты такое говоришь. Мне просто нужно собрать материал для новой книги. Я не врал: материал нужно было собрать. Но это было не главное. Главное — мне действительно хотелось побывать в брошенных местах. Хотелось сделать то, что лет десять назад я так и не сделал. Меня и тогда тянуло к пустоте и заброшенности погибших зданий, подземных бункеров, бомбоубежищ, военных частей и пионерских лагерей — всего того, что вдруг стало не нужно в девяностых, провалилось в ад пустоты. Поначалу это было подспудное чувство. В твердое желание оно оформилось за пару лет до этого, в Крыму. Мы с Яной и Владом попали на экскурсию в подземную базу подводных лодок в Балаклаве. Это было монументальное сооружение внутри горы, умершее во время слома системы. Помню, как экскурсовод, женщина лет сорока, рассказывала, как здесь все попилили на металлолом в девяностые, как все разграбили. А ведь раньше это была секретная база. Она была построена таким образом, чтоб выдержать прямой ядерный удар. Теперь мы здесь потихоньку все восстанавливаем, делаем музей. Экскурсовод говорила все это с нежностью, едва не гладила сырые стены, металлические лестницы, гермодвери. Она говорила: а здесь стояли подводные лодки, смотрите, прямо здесь, теперь их нет, и мы послушно смотрели вниз, на пустую черную воду. Помню, с нами в группе были две красивые девушки в топиках и джинсовых шортах с бахромой; они фотографировали друг друга на фоне ржавеющих конструкций, лестниц, гермодверей, высоких пустых коридоров, уводящих в засекреченный мрак, мило прикусывали мизинчики, хлопали на камеру ресницами и отставляли в сторону длинные ножки. Поймите меня правильно: в обычной ситуации мне нравится смотреть на красивых девушек. Но тогда это раздражало. Более того: казалось кощунством. Будто они решили осквернить кладбище. Впрочем, нет: кому какое дело до фотосессии на кладбище. Тут было что-то другое. Думаю, это место просто не предназначалось для фотографирования девушек, недавно обновивших маникюр. Казалось ужасной нелепостью, что работа многих тысяч людей, строивших базу, в конце концов оказалась нужна лишь для того, чтоб девушки снимали друг друга в топиках рядом с вагонеткой, что когда-то предназначалась для транспортировки торпед. Пустые коридоры, тяжелые противоатомные двери, мертвый док, цеха для ремонта подводных лодок, густая черная вода, стоящая в пустом канале, — это было место захоронения древнего северного гиганта, в котором еще теплилась слабая жизнь, и здесь не было места для ярких красок, яркие краски вызывали тут страх и раздражение.