Лесли Дэниелc - Уборка в доме Набокова

Он был вырван из блокнота с логотипом «Строительной фирмы Холдера». На нем было написано: «Забор — не в укор; угостить Вас пивом? Погуляем вместе с собаками?» Внизу стояла подпись: «Грег Холдер, идиот».

Настал понедельник, я надеялась, что услышу что-нибудь от Марджи про «Малыша Рута», но она молчала. Это меня нервировало. Не знаю, нервничал ли Набоков, дожидаясь ответа от издателя. Может, он просто бросался с головой в следующую книгу. Я подумала: была ли у него абсолютная вера в смысл своего существования. Мне бы так. А может, и не было у него никакой веры, он считал, что должен трудиться изо всех сил, чтобы заслужить себе место под солнцем. Если этот роман написан им, от него он перешел прямо к «Лолите». Вполне объяснимо: он сделал еще более титаническую попытку заставить весь мир встать перед ним на задние лапы и обратить на него внимание, он написал книгу, вызвавшую всеобщее возмущение. А если он когда и колебался в вере, то находил утешение в Вере. Наверное, там, где существуют Набоковы, всегда появляются Веры; на всякого гения всегда найдется преданная и прекрасная помощница.

У меня есть только Марджи и еще, время от времени, эта псина.

Мы с Матильдой загрузились в мою развалюху. Развалюха провоняла псиной, так что я опустила стекла, хотя температура на улице была ниже нуля. Поехала к дому у озера — в багажнике лежала отмычка. Содрала фанеру с входной двери. Под ней обнаружилась красивая двустворчатая деревянная дверь, в сельско-готическом стиле. Она растворилась со скрипом. Свет проникал внутрь лишь сквозь верхнюю часть окон, не закрытую фанерой. Деревянные полы из широких половиц были гладкими и пыльными. В каменную кладку возле камина были встроены сиденья. В углу стоял какой-то предмет, похожий на церковную кафедру. За ним уходила вверх лестница.

Наверху обнаружилось пять отдельных спаленок, в каждой своя раковина. В двух туалетных комнатах стояли чугунные ванны на кривых ножках. На окнах висели обтрепанные муслиновые занавески с силуэтами оленей. На стенах — оленьи головы. На одной из опорных стоек лестницы красовалось чучело бобра. В шкафу обнаружились ветхие плетеные половики, завернутые в полиэтилен — чтобы мыши не погрызли. Матильда не отставала от меня, ей тоже нравилось делать все новые находки.

Ее нос привел нас обратно на первый этаж, в заднюю часть дома, где находилась кухня, оборудованная древней эмалированной плитой. Раковина была вытянутой прямоугольной щелью, на одном конце имелся ручной насос. За кухней располагалось заднее крыльцо, оно фактически нависало над озером. Солнце било в задний фасад дома, наполняя кухню отраженным от воды светом. Даже потолочные балки сияли.

Я сразу же влюбилась в это место, так, что екнуло в груди.

Я позвонила Бабуле Брюс и сказала, что готова снять ее домик и сделаю в нем ремонт. Она сказала: «Отлично, пришлите мне „небольшой чек“, а сейчас мне говорить недосуг, потому что в столовой подают закуску». В жизни не встречала столь легкого и доверчивого человека, как Бабуля Брюс. Может, она какая-нибудь дзен-гуру.

Онкведо понемногу начинал мне нравиться. Сама не знаю, как это получилось. Может, потому, что я познакомилась с Биллом. И выяснила, что он женат на Марджи. Может, это Матильдино влияние. Считается, что в обществе животных у человека вырабатывается больше эндорфинов.

По петлистой прибрежной дорожке я еще раз доехала до скобяной лавки и открыла там кредит — удостоверив, что являюсь домовладелицей, и сообщив свой адрес. Баснословная сумма — восемьсот долларов. Взяла напрокат самый мощный пылесос. Накупила грунтовки, красок, пленки застилать пол и малярной ленты. У меня еще оставались папины кисти. Папа очень о них заботился: вымачивал в растворителе и вытирал дочиста после каждого использования. Тем не менее на ручке одной из них остался мазок серой краски, которой было выкрашено крыльцо в доме моего детства.

Каждую весну мы вместе подкрашивали это крыльцо. Латали места, где краска облупилась. Мне давали кисть и баночку с краской. Отец показывал, как набирать на кисть побольше краски и «расстилать» ее. Когда я была с отцом, грань между игрой и работой стиралась, оставалось одно: мы вместе и делаем что-то интересное.

Отец никогда не говорил, что любит меня, но я знала, что любит, — это было видно, когда он учил меня красить. Я и по сей день люблю красить. Я вспоминаю его большие, такие уверенные в себе руки. Кисти рук у меня такие же, а вот запястья тощие, женские. И движения у меня куда менее уверенные.