Мария Метлицкая - То, что сильнее (сборник)

А еще можно было и кремы мешать. Ланолин, спермацет, масло какао, чуть-чуть французских духов для запаха – и баночка пять рублей. Вот и считайте. Но путь в косметички долог и труден. Сначала – уборщицей в салоне красоты (здравствуй, мама, где твоя косынка?) или, что лучше, кассиршей там же. Можно еще кастеляншей – белье грязное с пола собирать. Лет через пять – направление на вожделенные курсы этих самых косметичек. А вот уже потом…

Но этот сложный путь Верке пройти не пришлось. Сгодился папаша, вернее, его очередная клиентка, любительница парной вырезки, и ее муж, большая шишка в бытовых услугах.

Через год Верка приплясывала на каблуках вокруг клиенток в собственном кабинете, вбивая свой же крем в лица нужных и не очень дамочек. Жизнью была довольна вполне. В любовниках у нее теперь ходил заведующий парикмахерской – невысокий, сутулый и худосочный еврей Ефим Львович. Верку он обожал. Но и жену тоже, по-своему. Верке доставались яростные ласки в бельевой, а жене – все остальное. Остальное было: четырехкомнатная квартира в Сокольниках, «двадцать четвертая» «Волга», дача в Ильинке и неплохие фамильные цацки Фиминой мамы.

Верке, конечно, было обидно. Ведь это она такая молодая и стройная, а ей – только Фимины вздохи, признания в любви и полные слез глаза (Фима был сентиментален). Но еще Фима был покладист и совсем не скуп. Верка изменила свое представление о богоизбранном народе в корне – сколько бы папаша ни старался. Фима построил ей однокомнатный кооператив в Чертанове, в уши надел не фамильные, но вполне сносные бриллиантовые «малинки» и подарил открытку на третью модель «Жигулей».

Верка научилась делать фаршированную рыбу и рубленую селедку, а еще, полюбив всех евреев в Фимином лице, с участием спрашивала обо всех родственниках: что у тети Розы с почками, как отдохнул в Кисловодске дядя Веня и как назвали сына Фиминой племянницы Риточки? Словом, заботилась обо всей большой Фиминой мишпухе.

Фима влюбился в Верку не на шутку и даже пару раз испугался своих мыслей по поводу возможного устройства их совместной жизни. Но мысли эти тут же прогнал и страшно их устыдился.

Все ему нравилось в Верке – и красота (он обожал белокурых славянок), и здоровье (Фимина жена все время хоть чем-то, да болела), и хватка (все та же Фимина жена не умела даже заполнить квартирные счета). Не нравилось только одно. Видимо, это была наследственность, решил он: Верка любила выпить. К девяти вечера в пятницу двери парикмахерской закрывались, и девчонки накрывали стол. Доставалась немудреная закуска и водка. И так они могли просидеть до полуночи. Во главе с Веркой. Фима горестно смотрел на эту картину и, вздохнув, уезжал в Сокольники. Верка с горя напивалась и оставалась ночевать в бельевой на кушетке, Фима страдал у себя в Сокольниках на роскошной кровати из гарнитура «Рижане», а рядом спокойно похрапывала его жена, уставшая от житейских забот. У нее сегодня был трудный день – массаж и немного мигрень.

У Лильки все, слава богу, пошло на лад. В институте она была, как всегда, одна из лучших. Из страшного отчаяния и одиночества она постепенно стала выползать. Тяжело, урывками, но молодость брала свое. И еще помог Максим – почти сказочный принц. Мгимошник и красавец. Познакомились у кого-то на вечеринке, ей почему-то понравился его коротко стриженный ежик волос – захотелось немедленно провести по нему рукой. Это внезапное и странное чувство как-то смутило и взволновало неискушенную Лильку и вызвало смутное беспокойство. Наверное, дремавшее в ней слегка застоявшееся желание как-то сразу, резким толчком поднялось из глубины, и его уже невозможно было остановить.

С вечеринки ушли вдвоем. И больше уже не расставались. Шатались по Замоскворечью, сидели на последних рядах в киношках, ездили гулять в Архангельское, до изнеможения целовались в подъездах. Потом поженились. У нее опять появилась семья – его родители сразу безоговорочно приняли и, конечно, полюбили Лильку. И опять, слава богу, у Лильки было все хорошо. И это было так естественно, как и должно было быть в ее, Лилькиной, судьбе. Как и должно быть у такой толковой, разумной, красивой и доброжелательной девочки. Только так – и не иначе. Если есть высшая справедливость, то Лилька свою страшную чашу уж точно выпила. До дна. Теперь все будет по-другому. Да так оно и было: госы она сдавала уже сильно беременная, а в августе родила красавицу дочку и, конечно, назвала в честь своей матери.