Линор Горалик: Агата плывет

Агата думает: может, это в мире очень маленьких зверей идет какая-нибудь война, всё дрожит, как когда шли в атаку триста спартанцев, может, от этого очень маленькие звери и пришли к ней, просят ее помочь им прекратить войну, как если бы она была мудрой всемогущей королевой. Агата с папой сидят под столом и ждут конца землетрясения, Агата ждет боком и попой, но ничего не происходит, не постукивает «лего», сине-серые слоны на стенах уже никуда не идут. Папа говорит, что на всякий случай надо посидеть тут, под столом, еще пятнадцать минут, а потом можно вылезать. Они сидят, потом вылезают, папа несет Агату спать, Агата уже почти спит, но у нее есть дело: ей нужно кое-что запомнить. У нее есть план, его нужно запомнить, для этого надо проснуться. Агата просыпается, но глаза у нее закрыты, чтобы папа не догадался. Она повторяет про себя план один раз, другой, третий, запоминает, засыпает.

Вечером Андрюшу привозят домой, крошечного человека с красными кулачками. Агата кладет левый Андрюшин кулачок себе на ладонь, смотрит на прозрачные ногти маленького брата, трогает край его сморщенной ладошки: кулачок мягкий, как вата, Агата понимает, что таким кулачком нельзя достучаться ни в какую дверь, просто ничего не будет слышно. Агата идет и ложится, у нее есть план, только в начале многое зависит не от Агаты, но тут уж ничего не поделаешь. На всякий случай Агата укладывается на спину, раскидывает руки и получше приживается к матрасу, чтобы не пропустить самое начало землетрясения. И как только у нее в животе начинает подниматься синяя-синяя вода, а “лего» начинает постукивать, Агата лезет под кровать.

Агата давно тут не была, — полгода, наверное; тут стоят прозрачные пластиковые коробки с постельным бельем, валяется старая скакалка и живет маленький плюшевый Тоторо, в спине у него магнит, чтобы цепляться на холодильник. Наткнувшись на скакалку, Агата вздыхает: ее вечно ругают за то, что она теряет вещи прямо в квартире, вот была игрушка — а вот нет, даже связаное мамой одеяльце, которое стало ей мало и должно было перейти к Андрею, куда-то запропастилось. Еще тут, под кроватью, короткий и кусачий ковер, за полгода Агата забыла, как хорошо он пахнет: пылью и пластмассой, как спина большой плюшевой игрушки. Агате кажется, что теперь тут пахнет еще и шерстью, как от собаки, с этим запахом у Агаты связаны кое-какие воспоминания, о которых она предпочитает помалкивать; сейчас от них делается больно в груди, Агата останавливается, глубоко вздыхает, строго велит себе прекратить думать, о чем не надо: у нее есть план и нет времени. За полгода Агата выросла, — и теперь, когда она, включив в телефоне фонарик, строго по плану ползет на четвереньках, чтобы оказаться прямо под серединой кровати, она почти задевает железные перекладины спиной. Ей слышится чье-то бормотание; Агата решает, что это мама и папа в соседней комнате опять стоят над Андрюгиной колыбелькой, спорят о том, здоров Андрюша или болен: «Но… Но…». Под кроватью дует, у Агаты начинают мерзнуть пальцы. Агата оглядывается: ей видны три угла кровати, запылившийся край шторы, ножка тумбочки, занавеска: ей кажется, что она почти в правильном месте. Ей надо очень торопиться, потому что если пол начнет вздрагивать хоть чуть-чуть сильнее, придет папа, весь план сорвется. Агата решает заползти еще совсем чуть-чуть глубже, двигает вперед голую коленку — и вскрикивает: что-то больно царапается, она слышит, как трещит ткань пижамы. В темноте и тесноте ни на что не получается посмотреть, Агата кое-как скрючивается: из пижамы торчит треугольный клок, коленка расцарапана, а на полу, примерно под серединой кровати, ковер дыбится острыми краями. Из ковра торчат рваные кучерявые нитки. Под кроватью у Агаты идет длинный, глубокий разлом, и из этого разлома дует.

Агата говорит себе, что у нее явно был правильный план: план убедиться, что дело не в землетрясении, а в чем-то, что находится у нее под кроватью. Она сидит рядом с разломом и чувствует, что пол потряхивает: совсем слабо, но потряхивает, хотя и редко, а между потряхиваниями он как будто немного качается, и это уж точно никакое не землетрясение. Агата не замечает, что дышит очень быстро: она умная девочка, она очень смелая девочка, таких смелых девятилетних девочек пойди еще, поищи, — но у нее под кроватью идет длинный глубокий разлом, и из этого разлома дует, и это очень страшно, что ни говори. Разлом начинается совсем узко, но дальше, на расстоянии вытянутой руки, становится очень большим, таким большим, что в него могла бы свалиться сама Агата. Агата понимает, что у нее был плохой план: в нем ничего не было про то, что делать дальше, и главное — ничего не было про то, что делать, когда у тебя от страха пересохли губы и коленки сами чешутся быстро-быстро выползать попой вперед из под кровати, — пусть даже они, коленки, после этого окажутся расцарапанными в кровь об ковер, а вся спина будет в синяках. Умная Агата говорит себе, что ей надо сделать новый план, маленький план, очень короткий: 1. не уползать. 2. заглянуть в разлом. Заглянуть в разлом — значит, уговорить себя, что оттуда тебе в лицо никто не выпрыгнет. У Агаты не получается. Поэтому она сначала очень медленно, очень осторожно трогает край разлома пальцем, опускает палец поглубже: ничего страшного, там шершавый камень, крошится песок, палец мерзнет, но не происходит ничего страшного. Агата нюхает палец: он пахнет камнем и шерстью.

Читать дальше