Олег Рой - Вдали от рая

– Расслабьтесь. Дышите спокойно. Постарайтесь не шевелиться. Больно не будет…

Он знал, что больно не будет. И тем не менее зажмурился, когда его, лежащего на спине в одних трусах, вдвинуло, буквально засосало в длинную темную гудящую трубу, где он почувствовал себя то ли космонавтом, то ли водолазом, то ли микробом в лабораторной пробирке…

«Даже если операция спасет от смерти, смогу ли я после нее стать таким же, каким был? Или превращусь в ходячую развалину, стану несчастным слабоумным? Вроде Сережи? Вот мамочке-то радости будет! Она любит возиться с умственно отсталыми. Наверное, когда взяла этого Сережу, то удовлетворила свою давнюю мечту… А что, если несчастье на меня накликал Сережа? Одним своим присутствием, с того момента, как завелся в уютном Привольном, в моем, можно сказать, родовом гнезде? Недаром древние греки и римляне считали всяких уродов дурным знамением… Вот гадость! Во всем виновата мать. Уродец ей, видите ли, дороже родного сына!»

Неприятное гудение и вибрация трубы наконец прекратились. Прохладная движущаяся часть, на которой лежал Волошин, вывезла его снова к свету.

– Вставайте. Одевайтесь.

– А результат? – привычно спросил он и получил привычный ответ:

– За результатами – к вашему врачу.

К кабинету врача Волошин добрался измученным – не столько физически, сколько морально. Подгибались ноги. Бросало то в жар, то в холод.

Виктор с трудом подвинул к себе стул, чтобы рухнуть на него.

– Доктор, хватит ходить вокруг да около, – прохрипел он. – Признайтесь честно, что со мной. Все-таки опухоль, да? Сколько мне осталось?..

На очкастом лице врача снова читалась озабоченность – но какая-то новая, иного качества, чем была до того, как Волошин начал обследоваться. Наконец он поднял взгляд от бумаг, которые так долго и внимательно изучал, и, запинаясь, произнес:

– Видите ли… Дело в том, что… Вы совершенно здоровы.

Волошин подумал, что не расслышал, и недоуменно уставился на врача, который снял очки, и без них показался еще моложе – совсем юным, как студент-третьекурсник, и очень растерянным.

– Видите ли… Обследования не нашли у вас никакой патологии, – подробно объяснил он. – Физически вы в норме, соответствующей возрасту. Никаких болезненных процессов, объясняющих ваши симптомы, нет.

В первую минуту Виктор едва не захлебнулся от нахлынувшего облегчения. Но вслед за тем он понял, что разочарован:

– Но тогда что со мной?

– Этого я сказать не могу. Повторяю, физически вы совершенно здоровы. А обследованием психики занимаются другие специалисты…

– Вы что, сумасшедшим меня хотите обозвать?

– Ну что вы! При чем тут сумасшествие? Есть множество, так скажем, отклонений, которые существенно затрудняют жизнь, но ни в коем случае не делают человека психически больным. Отнеситесь к этому спокойно, мы же с вами в двадцать первом веке живем! На Западе уже давно каждый состоятельный человек регулярно посещает своего психоаналитика – это совсем не считается зазорным, наоборот, говорит о том, что пациент заботится о себе. А у нас до сих пор любое слово, включающее слог «псих», воспринимается как оскорбление…

Из последующего длинного монолога Волошин уловил одно: обследование, влетевшее в кругленькую сумму, ничего не показало. Он остался на том же месте, где и был.

Все еще сожалея о зря потраченных деньгах и костеря отечественную медицину, Волошин вышел на улицу и обнаружил, что его «Вольво» наглым образом «затерли» – какой-то нахальный старенький «Фольксваген», грязный, с выломанным фирменным знаком, остановился впритирку, совершенно лишая возможности сдвинуться с места. Возмущенный подобной беспардонностью Виктор несколько раз требовательно нажал на клаксон, призывая владельца развалюхи и уже заранее обрушивая на его голову все мыслимые и немыслимые проклятия. Ждать пришлось недолго – скоро рядом с ним возникла словно из-под земли невысокая стройная девушка в узких брючках и топике.

– Извините меня, пожалуйста! – скороговоркой протараторила она. – Мне нужно было зайти тут в одно место, буквально на минуточку и очень срочно. А припарковаться больше негде, сами видите…

У нее были длинные, вьющиеся крупными локонами черные волосы, и она вдруг откинула их назад почти тем же самым движением головы, каким это делала Вера. И этот жест, такой непроизвольный, естественный и женственный, вдруг вызвал в Волошине целую бурю эмоций. Сказать, что он разозлился, – значило не сказать ничего. Он был вне себя от гнева, он взбесился, он просто убить был готов эту девицу, которая посмела присвоить себе то, что принадлежало только Вере, ей одной. И Виктор вдруг сорвался и накинулся на девушку, крича и обливая ее потоками такой грязной брани, которой сам от себя не ожидал. Но тем удивительнее была встречная реакция. Незадачливая водительница не стала оскорблять его в ответ, не обиделась, не расплакалась, словом, не сделала ничего такого, что можно было бы ожидать от любой другой, оказавшейся на ее месте женщины. Она лишь вздохнула и тихим, ласковым тоном, почему-то напомнившим Волошину тон Захаровны, проговорила: