Андрэ Стиль - Последние четверть часа [Роман]

— Ну, это уж наша забота. Но, сказать по правде, — смеется он в свою очередь, — если бы среди вас оказалось много охотников носить наши чемоданы, вряд ли всем бы нашлась работа. Чемоданов у нас раз-два и обчелся.

И он первым шагает дальше.

— Но вы — целый народ, — продолжает он, — а это уже серьезно.

— Зато и ноша у нас тяжелей, — замечает Шарлемань.

— Мы и это понимаем, поверь. Однако, — и странно звучат торжественные слова в его неуверенной французской речи, можно подумать, что у этих слов какой-то иной, новый смысл, словно впервые слышишь их, — однако нет ничего более значительного, чем народ. И для вас это значительное здесь, а для нас — там, далеко, где весь наш народ. Здесь мы всегда были иностранцами. И всегда ими останемся. Особенно теперь, понимаешь?

— Так вот, слушай, товарищ, — снова останавливается Шарлемань, — я уже третий раз от тебя слышу, что здесь для тебя все временное, и работа и все прочее… Я слушаю и не обижаюсь, ведь существуют вещи, которые не знают границ. Но ты слишком любишь свою страну, и не может быть, чтобы ты не сочувствовал коммунистам.

— Знаешь, для нас не так уж важно, кто коммунист, а кто член Фронта национального освобождения или еще какого-нибудь союза. Мы, алжирцы, все заодно. И поскольку ФНО борется за единство…

— Но ведь существует алжирская компартия, — говорит Шарлемань, — они наши товарищи…

— Я хорошо это знаю, — говорит Саид, — но у нас все заодно, когда речь идет о нашей революции и независимости!..

Он сплетает пальцы и тянет их в разные стороны, чтобы показать, как крепка связь.

— …знаешь, мы, алжирцы, не слишком-то вникаем во всякие тонкости, когда речь идет о французах. И если кто-то из работающих на заводе не расист, то для нас он все равно что коммунист.

— А по сути так оно в конце концов и будет, — замечает Шарлемань, — даже тот, кто не согласен теперь с нами, если только он настоящий человек, рано или поздно присоединится к нам.

— Мы научились жить будущим. Человек вовсе не таков, каким мы видим его теперь, в нужде и беде. Завтра в Алжире он будет иным. Мы постоянно твердим: этот будет там-то, тот станет тем-то… Вот, к примеру, я чернорабочий. А я знаю дело достаточно, чтобы быть литейщиком пли мастером, а то и выше… или вот, например, вчера в Семейном я встретил Мустафу, он электрик, это он обучил всех французов в цехе. Все они давно его опередили, получили повышения, а он по-прежнему чернорабочий. А наша молодежь, алжирцы, никогда они так не тянулись к ученью, к настоящей профессии — неужто ради того только, чтобы стать тут чернорабочими? Они все живут завтрашним днем. И все у нас здесь живут будущим.

— Да, это бросается в глаза, но, знаешь, и мы испытываем то же самое, — ответил Шарлемань, — как, наверно, и все обездоленные, мы как раз на днях толковали об этом с Гаитом…

— Коммунисты… — продолжал Саид. — Если ты зайдешь ко мне, взгляни на приемник. Электричества у нас еще не провели, но приемник уже настроен на волну Москвы, они там ведут передачи и на французском и на арабском. Я даже знаю наизусть часы этих передач. Я хочу слушать и Каир и Прагу… Что тут говорить. Всякому, даже и некоммунисту, ясно, что, не было бы помощи, нам давно бы крышка. Только слепой этого не видит… А кто дерется не на жизнь, а на смерть, не может быть слепым…

— Никогда мы с тобой так откровенно не говорили, верно? Может быть оттого, что дорогой оно как-то легче? Ну вот, мы и пришли.

Шарлемань поднимает велосипед, ставит раму себе на плечо. Перед маленьким кафе Мерлена ремонтируется участок шоссе. Приходится шагать через груды щебенки и большие белые камни, которыми будут мостить тротуар.

— У тебя не будет времени заклеить мне камеру? — спросил Шарлемань у Мерлена, подходя к стойке.

— Ладно, постараюсь, оставь велосипед у меня. Что будешь пить? Ты-то я уж знаю, что пьешь, — сказал он Саиду и потянулся к полке, где стояли бутылки с мятной настойкой.

— Она полезна для желудка? — спросил Шарлемань. — Дай-ка я тоже попробую.

— Она для всего полезна, — заметил Саид.

— Смотри, не скажи этого при моей жене, — вполголоса сказал Мерлен, — не то она посадит меня на одну мяту!

— Ты почему не пьешь ни вина, ни спиртного? — спросил Шарлемань. — Религия запрещает?

— Я давно уже не верю в бога, — ответил Саид. — Сам не знаю, привычка, как у всех.

— Поставь велосипед во дворе за домом, — сказал Мерлен. — Ты понял, куда?..

…слова: танец Долговязого.

— Камера у тебя никуда не годится! — заявил Мерлен, когда Шарлемань после смены вернулся в кафе… — Точно моль ее проела. Одна спица погнулась и клюет в нее!..