Ирина Аллен: Другая Белая

«У меня появился еще один человек, о котором я буду думать. И я могла бы всего этого не увидеть никогда! Как бы я жила без этого?»

Марина была очарована стариной, вернее, она воспринимала ее не как старину, а как жизнь, которая не имеет времени. Она пребывала в каком-то волшебном состоянии отсутствия временных границ. Была земля, и в ней все было здесь и сейчас: Мартин, его дом, Рубенс, его дом, узкие улочки и просторные площади, которые были своими для фламандского художника и для фламандского учителя…

Что, и это вневременно?

У самого порта набрели на магазинчик.

— Вы зайдите, — посоветовал Мартин ей и Марте. Зашли. Марина сориентировалась первой, увидев на стене плакат с огромным сиреневым фаллосом, и выскочила. Марта, видно, не сразу поняла и задержалась в веселеньком секс-шопе. Стоя рядом с Мартином на тротуаре, Марина пошутила:

— Понравилось там вашей жене.

Мартин рассмеялся. Жена в это время показалась в дверях, сконфуженная. Пошли дальше по улице: батюшки светы! В больших окнах сидели, стояли дамы topless, и хоть бы одна была симпатичной! Тут уж Марта не выдержала и повернула назад к машине. Она плюхнулась на заднее сиденье, сказав что-то по-фламандски. А Марина — и что ей в голову игривые мысли полезли? — с драматической интонацией актрисы из погорелого театра произнесла:

— Горек хлеб их!

На что Мартин, прыснув, ответил:

— Они его обильно шампанским или водкой запивают.

Они были союзниками, а Марта на заднем сиденье разразилась возмущенной речью на фламандском языке, — то ли против их «союза», то ли против местных нравов. Мартин не перевел.

Успокоилась она только у готического собора с двумя разными башнями. Собор Антверпенской Богоматери. Ее английского хватило, чтобы рассказать Марине (с помощью Мартина), что этот древний собор строили два века, но денег, чтобы достроить вторую башню, не хватило, так он и остался с разными по высоте башнями.

«Спасибо, Марта, Вы защитили честь и достоинство своей Фландрии, подмоченное кварталом красных фонарей». Вошли в собор. Тут роль гида взял на себя Мартин и стал показывать полотна Рубенса, которые тот писал специально для собора. Какая чувственность… Христос на кресте — атлант.

— Здесь можно фотографировать, — сказал «гид».

Марина сфотографировала. Его вытянутую руку, красивее которой не видела в своей жизни. Мартин посмотрел и расстроился — испорчено фото! Испорчено?! Да что он понимал!

На обратном пути попросилась на заднее сиденье: все равно не смогла бы поддержать простой разговор. «И как могла Елена Фоурмен [10] Вторая жена Рубенса. выйти замуж снова? После того как была женой Рубенса. Ну и что же, что молодая, — ей было отпущено столько счастья… На всю жизнь должно было бы хватить», — думала Марина, глядя в окно на вечные поля и дубравы.

Возбуждение Марины росло с каждым днем: Мартин, кому природой дано было все, чтобы сводить сума женщин, казалось, и не подозревал об этом и никогда не пользовался своими чарами. Но как притягателен он был в своей роли надежного семьянина и простого человека, как он сам о себе говорил. Простой? Он свободно, гораздо лучше нее, говорил по-английски, по-французски (слышала его разговор в Брюсселе), по-испански он переписывался с девочкой из Мадрида, которая жила у них год и называла Мартина папой. Он не растерялся бы и в Германии. Европеец!

Крепкие корни, твердая вера, жизнь — как жили отцы и деды, как те фламандцы, которых писали Рубенс и Ван Дейк, а до них Брейгель-Мужицкий и Ян ван Эйк.

Побеждена ль?[11] М. Цветаева «Была ль любовь». Побеждена!

В те дни Марина научилась ценить мимолетные взгляды, жесты, легкие, как бы невзначай, прикосновения. Пошли пить пиво в огромный сарай… амбар… что-то в этом роде. Сортов пива было множество, и каждому, как объяснил Мартин, полагался определенный бокал, кружка, стакан, а иногда и вообще что-то, чему она не могла найти названия. Один из этих сосудов издавал при употреблении не совсем приличные звуки. Его-то и подсунули Марине, а потом долго и дружно смеялись над ее смущением. Смеяться-то Мартин смеялся, но вот рука его при этом лежала на… нет, не на ее колене, но на ее плиссированной юбке… очень по-хозяйски лежала. Когда выходили, он пропустил жену вперед, а сам поотстал, повернул Марину к себе и посмотрел прямо в глаза… А потом дома, когда она вышла из ванной, он секунда-в-секунду вошел в коридор из гостиной и, не отрывая глаз, пошел на нее как матадор на быка, полный силы и решимости. Замерла. Не дойдя полуметра, он свернул в другую комнату. Иногда думала: «Может быть, он играет со мной, дразнит и знает прекрасно эти проделки страсти нежной?» А если и так! Как талантлив и естественен он в этой извечной игре мужчины и женщины. Сама она позволяла себе отвечать тем же только в переполненном пабе, где под кондовым, столетней, может быть, давности столом прикасалась ногой к его ноге.