Денис Соболев - Самбатион

— Ее родители очень испуганы, — сказал я, подумав.

Девушка жалобно посмотрела на меня и снова опустила глаза.

— Ты родилась в Испании, — заметил я.

На этот раз она ответила, хотя и чуть неестественным напряженным голосом; «да», сказала она, «в Кордове». Мы снова замолчали.

— Говорят, что это очень красивый город.

— Это правда, — ответила девушка и улыбнулась. За окном завыла автомобильная сигнализация, кто-то выругался, потом снова наступила тишина. Луна исчезла за облаком; в комнате чуть потемнело.

— А почему именно Самбатион? — спросил я.

— Я много думала про него; и про десять колен, — сказала она, — и к тому же один мой приятель ушел искать его; и пока не вернулся.

— Как его звали? — спросил я.

— Яков, — ответила она, — Яаков ибн Якзан. Его брату Моше ибн Эзра писал свои знаменитые письма.

Она остановилась и с неуверенностью посмотрела на меня.

— Я любила его, — сказала она, — просто есть возраст, когда кажется, что жизнь еще бесконечна. И все повторимо.

Она снова замолчала. Я посмотрел на нее.

— Это моя вина, — добавила она, подумав, — Ну или наша общая. В будущую пятницу будет ровно девятьсот двадцать один год с тех пор, как Яков ушел искать реку Самбатион.

На этот раз она замолчала надолго; и я знал, что не смогу прогнать ее. Освещенное фонарями уличное небо вычертило за ее спиной прозрачно-черный прямоугольник окна — ровная линия света на полу, продолжаемая взглядом, перевесившимся через подоконник, в пустоту времени, в ночное небо с изюминами звезд, выбеленное серым городским воздухом и окаймленное безжалостной геометрией окна — рамы, оконных переплетов. Я обхватил колени руками, и, повинуясь моему движению, измененному положению моих глаз, перевернутый, похожий на блюдо полумесяц, коснулся ее виска своим краем, обдав ее своей желтизной, своей прозрачностью: полуневидимая в темноте, она казалась необыкновенно красивой; бездомная душа, слишком давно лишенная тела, чтобы нести на себе его отпечаток — тонкий силуэт, вычерченный исчезнувшей кистью, прозрачные черты и точеный изгиб линий.

— Ты часто здесь бываешь? — спросил я почти утвердительно.

Девушка кивнула. Она присела на корточки у кровати Авиталь, положила голову на матрас и сжала ее руку.

— В этом ребенке, — сказала она, — есть что-то, чего нет среди живых. Мне трудно поверить, что она принадлежит к их миру; но я знаю, что она должна умереть. Мне будет больно с ней расставаться. Думаю, что я буду плакать.

Я знал, о чем она говорит; но этот отпечаток, тень, лежащая на Авиталь, не был предчувствием ранней смерти, медленным и часто невидимым умиранием обреченного, а скорее светом непричастности, прозрачной радости небытия. «Ее коснулись руки Лилит», хотел сказать я, но вовремя остановился; подобные объяснения показались мне ненужными.

— Я не знаю, почему это так, — добавила она, откидываясь на спинку стула, выпрямляясь и растворяя свои призрачные контуры в густой темноте комнаты, — не могу определить то безымянное, что я вижу в ней. Мне кажется это свет без имени; но я знаю, что это не свет ночи.

«Это свет ночи», почти возразил я, но снова остановился. Она и ее трогательная любовь к Авиталь вызвали у меня неуместный приступ нежности. Будучи бездомным духом ночи, она могла лишь оживить чары Лилит; приблизить то, что мне и так казалось неизбежным — несмотря на обещание Лилит — поскольку, как и мы все, она была не властна над своей волей, звучащей в прошлом. Любовь бродячей ночной души могла принести Авиталь только смерть; но я знал, что не смогу прогнать ее.

Я сказал Межерицким, что не заметил ничего необычного, и, на мой взгляд, никаких причин для беспокойства нет; и все же вспомнив на следующее утро девушку, которую встретил в комнате Авиталь, я неожиданно понял, что мне хочется что-нибудь для нее сделать. К тому же имя ибн Якзан показалось мне странным — почти знакомым. Я позвонил в университет и попросил Володю Лифшица, работавшего тогда в Институте Еврейского Искусства и занимавшегося, среди прочего, иллюстрациями к средневековым рукописям, найти что-нибудь, относящееся к семье ибн Якзан. Я не очень верил в то, что ему удастся это сделать; но, как это ни странно, через несколько дней Лифшиц перезвонил мне и сказал, что нашел небольшую рукопись, относящуюся, как ему показалось, к концу одиннадцатого века и обнаружившуюся где-то в подземных архивах их института в здании Терра Санта на Французской площади. Рукопись приписывалась некоему Яакову ибн Якзану. Еще через пару часов я уже держал ее в руках.