Кингсли Эмис - Девушка лет двадцати

Исполняемая часть была первой частью Первой симфонии: мне в значительной степени повезло, ведь это мог оказаться гораздо более пространный, насыщенный, объемный, многомерный, тяжелый, неспешный, протяженностью на целых полчаса фрагмент из Второй или Третьей. Благодаря внезапно возникшему у композитора приступу лаконизма, прослушивание заняло чуть более пятнадцати минут. (Справедливости ради замечу, что в аналогичной ситуации Вебер вполовину сократил бы подобную часть и до четверти оркестровую группу, зато произведение у него было бы во много раз выразительней.) Едва музыка перешла в вялотекущее русло, я предпринял некоторую попытку отделить ее от того, как она интерпретировалась и исполнялась, однако у меня это всегда плохо получалось с произведениями, внесенными мною в список второстепенных. Сперва помимо собственной воли я слушал, как громада малеровской посредственности воплощается Роем вместе с Новым Лондонским симфоническим. Искусственная суета переходила в некое веселье; взвывания рожков и деревянных духовых обретали какую-то деревенскую прелесть; трубный глас и барабанный бой несли в себе угрозу; даже эта чудовищная кукующая темка несла гораздо больше, нежели решимость великого композитора показать всему миру, что в тот период он неуемно восторгался таким музыкальным интервалом, как чистая кварта.

Окончание было довольно-таки слабым, как, впрочем, почти весь Малер; кроме того, можно было бы высказать упрек виолончелям за некоторую шероховатость в самом начале, но в целом исполнено было на весьма приличном уровне, ближе к отличному второразрядному, на том редком и возвышенном уровне, на который Рой был, бесспорно, способен поднять этот оркестр во время концерта, и на котором, как я с облегчением констатировал, по-прежнему оставался и сам Рой. Прочие слушатели – не компания бунтарей, этих явных микроцефалов, а всякие друзья исполнителей – были того же мнения. Во всяком случае, они аплодировали. Как и я.

– Чертовски здорово! – сказал Рой. – Всем спасибо! Очень близко к идеалу. Уже вот-вот половина первого, можно было б и закончить пораньше на полчасика. Все трудились чертовски напряженно и в это утро, и последних пару дней, поэтому, если нет особых возражений, я бы предложил и сегодняшнюю дневную репетицию отложить. Идет? В таком случае понедельник, десять часов утра. Еще раз спасибо!

И вскоре Рой шел ко мне по проходу со словами приветствия, застегивая на ходу свой свободно облегавший пальтообразный пиджак. Я чуть было не впал в уныние от этой мгновенной отмены дневной репетиции и стал убеждать себя: дескать, только что восторгался его высокими результатами, что вообще бы следовало мне прекратить вмешиваться не в свое дело, да и никого мое мнение абсолютно не интересует. Хотя, как сказать. Вовлечение в дела Роя означало для меня превращение в его сообщника, или в заботливую тетушку, или в то и другое одновременно.

Мы вышли и стали спускаться по ступенькам. За последние два дня погода поменялась и наверстывала упущенное, затянув небо серой моросью и запуская шквальные ветры. Один такой порыв вздыбил и разметал волосы Роя.

– Пожалуй, Даггерс, я бы предпочел какое-нибудь местечко неподалеку. Где-нибудь поближе, если вы не против.

– И чтоб поменьше народу. Нам надо многое обсудить.

– Да ну вас! – вильнул в сторону Рой. – Не стану ничего обсуждать, пока не приму граммов сто скотча. А там посмотрим.

– Мне казалось, это вам надо со мной поговорить.

– С чего вы взяли?

– Сами мне сказали по телефону.

– Неужели? Ах да. Пустое, ерунда. У нас уйма времени. Ну как мы там в зале, славно навели шороху?

Пока мы шли извилистыми переулками в какую-то харчевню или столовую, я излагал Рою свои впечатления от репетиции. Внутри обстановка являла некую смесь викторианского и эдвардианского стилей, нисколько не отдавая бесцветностью айлингтонской пивной, но отразив пугающую приверженность детали: голый дощатый пол, повсюду покрытый тонким слоем пыли, в баре стеклянные панели и зеркала с гравировкой, столы с (возможно) мраморным верхом и (возможно) со станиной ножной швейной машинки в качестве ножки. Усатый официант в бархатном камзоле цвета сливы и в панталонах из тика принял заказ: мне – легкое пиво, Рою – две большие порции виски.

– Что ж, отрадно, что вам понравилось, старина, – произнес Рой, отпивая. – Мне и самому показалось, что звучало отлично, однако, доживете до моих лет, уверяю вас, будете постоянно волноваться, остался ли еще порох в пороховницах. У меня лучше получается, если меня воодушевить.