Пер Лагерквист - Свадьба

Вот как все обстоит. Любовь, и только любовь, владеет ими обоими.

Да, Юнас… Фрида сидит и думает о нем, какой он человек. Нет, как он тогда в лесу, прошлой весной, притянул ее к себе и сказал, что она — самый прекрасный в мире цветок. О, он умеет так замечательно сказать, что другим таких слов и не выдумать. Он умница, у него светлая голова, она-то хорошо это знает.

Агнеса кончила укладывать волосы.

— Ну все, Фрида, краше ты уж не будешь, — говорит она.

— Дорогая ты моя, но так, по-моему, очень красиво. Спасибо тебе!

Они еще раз придирчиво оглядывают ее и находят, что теперь прическа гораздо лучше, наряднее сделать невозможно.

— Я думаю, нам надо поторапливаться, давай-ка платье надевать.

— Да, пора уж, наверно. Ах, Агнесочка, ты не представляешь себе, какое у меня удивительное чувство.

— Да что ты!

— Подумай — обряжаться невестой… Прямо как во сне. Даже не верится, что это наяву.

— Знаешь, если б ты хотела послушать моего совета, надела бы ты лучше свое черное праздничное платье, оно тебе так к лицу.

— Ну что ты говоришь, Агнеса, дорогая. Как же можно!.. — Фрида взирает на нее в величайшем изумлении, чуть ли не расстраиваясь из-за того, что она способна предложить такое. — Невеста же должна быть в белом, ведь это радостный праздник.

— Да знаю я, но только… ну, такое мое мнение. А там делай, как тебе угодно.

Они делают, как Фриде угодно. Да и странно, если бы было иначе, ведь она и справила себе белое платье единственно ради этого дня, сидела, шила много ночей подряд. И о чем она только не перемечтала, пока над ним трудилась! Агнеса помогает ей надеть его. Оно такое красивое и наглаженное, надо постараться ничего не измять. И чтоб кружева нигде не подогнулись. Вот только сорочка сзади исподнизу выглядывает. Что же делать, придется ее прикрепить.

Агнеса прислушивается:

— Никак пастор пришел.

— Что ты, не может быть, — тихо говорит Фрида, чувствуя, как кровь отливает от лица.

— Да ты послушай, как там все примолкли-то.

— Тогда нам надо поскорее кончать, — еле слышно говорит Фрида.

Юнас осторожно стучит в полуоткрытую дверь.

— Пастор пришел, — благоговейно шепчет он.

— Юнас, миленький, это ты? Нет, не смотри на меня, еще нельзя. Но мы сейчас, сейчас, вот только прикрепим в одном месте, и все. Пастор уже здесь, говоришь. Значит, подошел наш час… Странно, и чего это она высовывается? Агнесочка, ты уж поторопись, ладно?

— Да ты хоть стой спокойно, чтоб мне подобраться!

— Да, да, конечно… Юнас, что пастор-то сказал?

— Пастор что сказал? Он ничего не говорил.

— А ты-то с ним поздоровался?

— Нет, я сразу ушел, как его завидел.

— Ушел?

— Да, сразу к вам наверх пошел.

— А, ну да, ну да, чтобы нам сказать, это ты хорошо сделал. Сейчас вот еще венец наденем — и я готова. Юнас, миленький мой, все ли там как следует, внизу-то?

— Да вроде все, Фридочка, очень даже красиво.

— Горшки-то с цветами там ли стоят, где надо?

— Как будто там, да.

— А кружевные салфетки на скамеечках, Хульда про них не забыла?

— Не забыла, нет, лежат.

— Да, а торт-то? Торт, Юнас! Точно ли его принесли?

— Этого не скажу, а только я видел, как Клас принес большущую коробку, так я думаю, не с тортом ли она.

— Да, наверно, с тортом. Хоть бы все прошло благополучно. Чтобы все было так, как должно быть. В этот большой и торжественный день в нашей жизни. Они кофе-то пили, Юнас?

— Как же, пили, пили.

— Ты приглашал ли их угощаться?

— А без надобности было, Фридочка.

— Ну все, теперь ты, можно считать, готова, — говорит Агнеса и в последний раз окидывает ее критическим взглядом.

— Готова! Ну спасибо тебе, Агнеса, хорошая моя. Теперь входи, Юнас, иди же, иди сюда, теперь тебе незачем за дверью стоять.

И Юнас входит. Он останавливается, пораженный восхитительным видением, сияющим там, посредине комнаты, ослепительно белым и прекрасным. Это Фрида, его любимая Фрида, и у него даже голова начинает кружиться от счастья. Он смотрит на нее блестящим взором и не может насмотреться, не может поверить, что это правда.

— Ну что, мой друг, нравлюсь ли я тебе?

— Да, — отвечает он охрипшим голосом, и слезы застилают бедняге глаза. Он ничего больше не может выговорить, только все сжимает ей руку, словно в избытке благодарности, снова и снова.

— Тогда все хорошо, — шепчет Фрида и всхлипывает. — Тогда пойдем с тобою вниз. — И она вытирает глаза, прикладывает к ним носовой платок, чтобы не показать охватившего ее волнения.