Владимир Рыбаков - Тиски

Она сказала мне: «У них были красные погоны. Здесь еще можно жить, а у нас был рабочий поселок и подвоза совсем не было. Мы пошли. Мы не верили, что они будут стрелять. Мужик мой прямо закричал, что вы, мол, не можете стрелять в своих отцов, в рабочих. Он ошибся. Он остался там. Женщина вся съежилась, сжалась в один комок. Затем подняла на меня глаза. Закричала: — Ненавижу вас, вы стреляли, вы, солдаты. Будьте вы все прокляты! Ненавижу. — Потом вновь заговорила обыденным голосом: — Ошибся мой мужик, ошибся».

Сологдин Иван Степанович был родом из Пензы. В военкомате сказал, что он согласно своей вере не может держать в руках оружия, не может воевать и тем более не может проливать кровь ближнего своего. И сказал еще, что если его, все-таки, заберут в армию, от отрубит себе пальцы. И добавил, что готов за веру отсидеть в лагере положенный срок. Может, его сразу и посадили бы, но военкомату нужно было выполнить план. Военком сказал Ивану Степановичу: «Не бойся, никто тебя не заставит держать автомат. Будешь в стройбате или хозвзводе». Он поверил. Он подписал все бумаги и с легким сердцем ушел.

Ни много, ни мало, попал Иван Степанович Сологдин в учебную часть. Мы были почти соседями по койке. Мы были люди разные. Он был тем, кого я называл сектантом, а я был вообще неверующим. Сологдин любил людей, любил животных, но не как многие, по настроению, а по убеждению. Для него было, например, естественным помочь парню, который должен был в наказание полночи чистить картофель или мыть полы. Мы над ним посмеивались, называли Сологдина блаженным.

Прошел подготовительный месяц, пришел день присяги, и Сологдин отказался наотрез взять в руки автомат. Офицеры, засмеявшись, начали его уговаривать. Советовали ему и мы «бросить эти хохмы». Он стоял на своем. Офицеры пришли в бешенство. Замполит роты заявил, что Сологдина, дезертира и предателя, надо расстрелять. Помню, я сам осуждал Ивана, не понимая ни его твердости, ни его самопожертвования ради своих принципов. Ему дали три года дисциплинарного батальона.

Моему другу Малашину было жаль Сологдина. Я же, считая, что солдат не имеет права отказываться от оружия, сказал, что Иван знал, на что идет, и что он должен платить. Мы с Малашиным чуть не рассорились. Малашин пошел к замполиту и сказал: «Товарищ капитан, не давайте Сологдину дисбата, дайте ему тюрьму. После тюремного срока он вернется домой, после дисбата — в часть, где он вновь откажется от автомата и вновь получит срок. Жизнь парня будет погублена». Замполит сказал Малашину, что Сологдин дал присягу и что, следовательно, подлежит суду военного трибунала.

После этого разговора замполит дал Малашину пять суток гауптвахты — вероятно, для того, чтобы отучить его от глупых размышлений. Сологдин исчез из нашей жизни, и его почти все забыли.

У комсорга роты Сверстникова, человека, любящего мыслить, но еще больше любящего поражать людей оригинальностью своего мышления, была своя точка зрения относительно интерпретации понятия «справедливость». Он говорил: «Когда человека гнут, гнут и гнут — он ломается. Если справедливость на твоей стороне, то ты будешь тем, кто гнет, а не тем, кого гнут. Но высшая государственная справедливость — это бесчеловечное отношение к невинным. Тогда человек все принимает за справедливость, другого пути у него нет».

Вероятно, для Сверстникова эти рассуждения были созвучны диалектическому материализму и, вероятно, он именно с тем, что скрывалось под этими словами, и пришел к посту секретаря комсомольской организации. Во всяком случае, он был известным сексотом роты.

Малашин часто спрашивал меня, себя, весь мир: почему у нас хорошие люди либо трудно, либо недолго живут, в то время как всякая сволочь благоденствует, перетаскивая свой ??от с места на место и ничего не умея делать, кроме зла, часто мелкого и отвратительного? Доносчики не ходят в караулы и подчас по два-три раза ездят на побывку домой. На учениях они не валятся от усталости под кусты и танки их не давят. Почему? Во-первых, они не устают, во-вторых, они уютно спят в тягачах или в палатках. И почему честных, красивых внутренней красотой парней издревле у нас зовут лопухами?

Переживая прошлое, думая о настоящем, предчувствуя будущее, солдат убеждается: злые остаются у нас живыми чаще. И спрашивает: почему?

Как известно, до присяги солдат еще не совсем солдат. На Дальнем Востоке призывников до принятия ими присяги называют помазками, и когда в часть прибывают вот такие помазки, старослужащие, с нетерпением потирая руки, ждут конца месяца, ждут конца официальной присяги. Многие считают, что солдатская присяга служит тому, чтобы солдат понял все скрытое унижение присяги государственной.