Дафна дю Морье - Опасный мужчина

— Ну, — говорила Пинки, — давай ныряй же!

— Я не хочу мочить голову, — говорил Бэрри.

Тогда она спихнула его с мола, и он навсегда запомнил это жуткое ощущение бурлящей воды и поющего шума в ушах и как он захлебнулся и начал задыхаться и чуть не вдохнул. Он вырвался на поверхность и, бешено работая руками, устремился к берегу и вылез, а Пинки бежала по молу, удирая от него. Он пустился вдогонку, поскользнулся, упал, ударился лбом о пень, весь покрытый ракушками, и лоб начал кровить. Он закричал:

— Пинки!.. Эй, Пинки, не уходи!

Она обернулась и увидела, как он стоит, дрожа от холода и пытаясь зажать рану непослушными пальцами. И она побежала к нему, на ходу доставая платок из кармашка трусиков.

— На вот, возьми, — сказала она презрительно, а потом, видя, что кровь все идет, обмотала ему платком голову и стояла, прижимая его пальцами. Когда кровь прекратилась, она взяла платок, и они спустились на берег и сидели на одежде Бэрри неподалеку от Уинди-Гэп, и Бэрри накинул на плечи куртку, чтобы не простудиться. А потом он начал целовать Пинки и целовал, пока ей не надоело и она не отпихнула его. После этого они сидели и жевали херн-бэйские леденцы. Он и сейчас слышал, как они хрустят во рту.

Уборщица из дамского туалета смотрела на него и улыбалась, и впервые за тридцать лет Бэрри Джинз вдруг почувствовал, что щека у него дрогнула и мышцы подбородка чуть-чуть расслабились.

— Да, — сказала женщина. — Пинки Браун. Она самая.

Если бы рядом находились газетчики, они увидели бы такое выражение лица Опасного мужчины, какого никогда прежде не видел ни один из его поклонников. Можно было бы сказать, что он переживает. Или, как теперь говорят, «его достало».

— Черт, — произнес Бэрри. — Вот черт! Как я рад, Пинки.

Он протянул руку, и женщина, сунув вязанье под мышку, пожала ее.

— Я тоже рада тебя видеть, Бэрри, — сказала она.

Бэрри посмотрел вокруг себя, пытаясь осознать происходящее, потом сказал:

— Пойдем к нам. У нас там столик.

Женщина покачала головой.

— Не могу. Мне нельзя уходить, пока мы не закроемся. А это будет только около трех.

Бэрри посмотрел на табличку над дверью: «Дамская комната», потом увидел туалетные столики и высокие зеркала внутри.

— Ты здесь работаешь, Пинки? — спросил он.

— Да, — ответила она. — Я здесь с самого начала. Меня устраивает. Дети выросли, переженились, дома сидеть скучно.

Она снова принялась вязать. Что-то длинное и широкое. Он протянул руку и потрогал вязанье.

— Когда-то ты связала мне шарф, — сказал он. — Я тогда болел гриппом. Тот шарф тоже был белый, и на нем были веселые красные собачки.

— Точно, — поразилась она. — Ну и память у тебя. А сейчас я вяжу одеяльце для очередного внука. У меня их уже двое.

Бэрри на минутку задумался, потом взглянул на часы.

— Жаль, что ты работаешь, — сказал он. — Нам бы посидеть, поболтать.

Уборщица из дамского туалета была в некоторой нерешительности.

— У вас там что, какое-то сборище? — спросила она, кивком указав на ресторан.

— Да, — сказал Бэрри. — Но ничего особенного. Только мои ребята и их друзья. Они как-нибудь перебьются.

Женщина быстро огляделась. Затем сделала ему знак, чтобы он входил.

— У меня тут каморка за вешалкой, — сказала она, ведя его по коридорчику, идущему от гардероба, где раздевались посетительницы ресторана.

— Конура, конечно, — продолжала она, — но есть табуретка, можно посидеть, и никто тебя не видит. Вот, смотри…

Она задернула занавеску, закрывая проход. Стало немного душно, но Бэрри было все равно. Он увидел электрический чайник, включенный в розетку на стене, и чашку с блюдцем.

— Чаю хочешь? — спросила Пинки.

— Лучше бы горячего молока, — сказал Бэрри.

— Это можно, — сказала она. — Тут у меня в шкафчике есть молоко, я его разогрею в чайнике.

Она выглянула в коридор убедиться, что все спокойно.

— Еще рано, — сказала она. — Обычно сюда начинают заходить около часа. Тогда мне придется время от времени выскакивать, но в перерывах можно поговорить. Садись, будь как дома.

Бэрри присел на табурет, облокотясь о стенку. Его длинным ногам было неудобно, но он не мог их вытянуть, так как боялся, что они вылезут за занавеску и женщины, входящие в туалет, их увидят.

— Давно ты здесь живешь, Пинки? — спросил он.

— Двадцать лет, — ответила женщина. — Я там у нас в Херн-Бэй получила первый приз на конкурсе красоты — пробу в Голливуде. Приехала на пробу, но ничего не вышло. Зато вышла замуж и с тех пор живу здесь. Мой бедняга помер два года назад от язвы, но у меня три прелестные дочки и сын в Канаде.