Алина Знаменская - Рябиновый мед. Августина

— А вот Володька решил, — сказал Артем, бросая веревку. Колокола теперь звонили в городском соборе, этого было достаточно.

— Что? — осторожно поинтересовался Алексей, внутренне напрягаясь. Он предчувствовал и потому боялся услышать ответ.

— Родители ждут в гости дядю Георгия, тогда Володька и объявит.

— В военное? — выдохнул Алексей, отчего-то мучительно краснея. Будто кто-то выведал его тайну. — После семинарии?

— Ну да. Будем спускаться?

Увалень Артем не придавал значения тому, что так взволновало брата. Алексей же не мог успокоиться. Так он и знал! Владимир здорово придумал! Приедет дядя Георгий, полковник и герой Японской войны, он поможет Володьке уговорить отца. А когда подойдет очередь Алексея, родители напомнят о традиции, о том, что один из сыновей должен продолжить дело отца и все такое… Настроение Алексея, до того боевое и решительное, было поколеблено.

Отец, конечно, ни о чем не подозревает, надеется, что старший сын, Владимир, как принято в роду Вознесенских, отучившись в семинарии, станет священником, примет у отца приход. Так было в семье деда, где старший, Сергей, пошел по стопам отца, служит Богу, а младший стал офицером и служит царю и Отечеству. Жизнь отца протекала перед глазами и казалась обычной, даже — обыденной, а жизнь дяди проходила где-то там, далеко, и долетала до патриархального Любима яркими заманчивыми картинками, отзвуками героических событий на страницах газет, насыщенными рассказами дяди.

Семья дяди жила в Петербурге, а сам он со своим полком где только не побывал! В свои приезды к брату в Любим непременно затевал охоту, таскал за собой племянников, учил их стрелять и тешил армейскими байками. Теперь Алексею казалось, что он чуть ли не с пеленок мечтал о карьере военного, представлял себя на коне, в красивом мундире, как у дяди Георгия, во всей офицерской выправке! Теперь Владимир втихомолку присвоил себе его мечту, а что остается ему, Алексею?

Спустившись, братья попали под первые крупные капли начинающегося дождя. Пожарные сворачивали шланги. Дьякон, окруженный своим семейством и многочисленными клетками с птицами, сиротливо взирал на догорающий дом.

Остаток ночи Вознесенские устраивали погорельцев. Им отвели церковную сторожку, и мальчики носили туда из своего дома одеяла, подушки, кое-какую утварь.

Вернулись, когда небо посветлело. Слышался в конце улицы бич пастуха и протяжный зов его дудки.

Мать раскатывала тесто на белой доске.

Владимир подошел, поцеловал мать. Алексей и это заметил. Понятно, старший брат теперь особенно ласков с родителями, будто уже прощается. Но еще неясно, согласятся ли они, отпустят ли его?

— Чаю хотите?

— Нет, мам, не хочется.

У открытой двери в детскую стоял отец, любовался малышами. Владимир подошел, Алексей тоже.

Десятилетняя Манечка во сне походила на куклу — румяные щечки, рассыпанные по подушке волосы. Единственная девочка в семье, она была всеобщей любимицей, слабостью отца.

— Манюня как ангелочек, — прошептал Владимир. Отец ничего не ответил, но Алеша угадал сквозь усы его улыбку.

Ванечка спал в одежде, поверх одеяла, левой рукой прижимая к себе Иверскую икону Богоматери.

— А Ванька струхнул, — беззлобно пошутил Алеша. — Полночи на качелях с иконой просидел.

И сразу почувствовал, что отцу не понравились эти слова. Отец прикрыл дверь и повернулся к Алеше:

— Кто-то должен пожар тушить, а кто-то — молиться. И что полезней — не нам судить.

И больше ничего не сказал, ушел к себе. Артем щелкнул младшего брата по носу. Тот в ответ толкнул увальня. Пока братья возились, Владимир появился в дверях с удочками. — Я с тобой! — выпалил Алексей и метнулся в чулан за своими рыбацкими снастями.

— Ну, вы как хотите, а я — спать! — Артем зевнул и ушел к себе.

Отец Сергий стоял у окна в горнице, перебирая четки. Он видел, как сыновья с удочками вышли за калитку. Владимир шагал широко, Алешка копировал его осанку и походку, старался выглядеть старше. Отчего-то грусть коснулась сердца священника, когда он смотрел в удаляющиеся спины сыновей. Отец Сергий попытался отыскать причину своей грусти, и мысли привели его в детскую. Впечатлительность младшего сына сегодня согрела его. Если бы каждый человек мог или хотя бы старался сохранить в себе душу ребенка, не дать обрасти ей коркой черствости, как это бывает… Давно ли старшие дети были такими, как Иван? Плакали над рассказом, который читала им мать, таскали домой бездомных котят? Теперь же зачерствели или же стремятся выглядеть черствыми. Даже Алеша, которому всего-то двенадцать, уже не плачет над погибшим птенцом, над книгой или во время пасхальной всенощной. Старшие сыновья все больше норовят удрать на охоту, любят бродить с ружьем. Все трое пока еще поют в церковном хоре, помогают во время службы, но душа их ищет чего-то острого, вольного, чего сам он никогда, даже в ранней юности, не искал.