Кристиан Крахт - Я буду здесь, на солнце и в тени

Тот, что был с татуировкой на лице, вытер рукавом рот и снова сплюнул. Потом оба немца захохотали и пошли по снегу по направлению к дому. Я поднял свой кольт и прижал дуло к щеке. Лампа была четко между ними. Я прицелился в их спины и быстро нажал раз пять на курок. Лампа взлетела в воздух и разбилась о землю, а оба немца упали лицом в снег. Эхо выстрелов жестяным звуком отозвалось в ночи. Моя нога больше не дрожала, мина не взорвалась. Наступило ощущение бесконечного равнодушия. Лампа зашипела и погасла, на снегу видны были только смутные очертания обоих мертвецов. Тепло под сапогом. Война. Мне нельзя спать. Но я мог бы и свалиться.

Через полчаса такого стояния в тишине, во время которого я снова вернулся в Африку, я услышал сзади какое-то шебуршание и увидел слабый свет масляной лампы.

— Ты не спросил меня, почему я умею говорить на языке чива, господин.

Я осторожно, насколько это было возможно, обернулся. Это был карлик Уриель. Он следовал за мной и теперь стоял у поваленного телеграфного столба, шагах в тридцати от меня, и, улыбаясь, гладил рукой моего коня.

— Уриель.

— Да, это я. Вот так мы и встречаемся еще раз, как это описано в Библии, — сказал он, посмеиваясь.

— Да.

— Ты стоишь на мине, господин. Поэтому ты не двигаешься. Тебе нельзя двигаться, но Уриель тебе поможет, хотя ты страшно избил бедного карлика. Я помогу…

— Я не верю в книгу, о которой ты говоришь.

— И все равно Уриель тебе поможет. Смотри.

И Уриель медленно ступил на поле, держа масляную лампу близко к земле и четко шагая по моим следам.

— Так. Очень осторожно. — Он снова засмеялся.

— Брось. Оставайся там.

— Я услышал выстрелы и сразу узнал, где ты. Будь покоен. Уриель идет к тебе. Не бойся.

Шаг за шагом он приближался. Если он подорвется на мине, фосген разлетится за миллисекунды, мы вдохнем его, электрические поля в мозгу ослабнут, все погаснет. Я цеплялся за жизнь, я не хотел умирать. Фавр была там, хиндустанцы, Бражинский и его сатори, о котором она говорила, такое состояние, ощущение настоящего, новый язык, война, эта ужасная жизнь, нет, я еще не хотел умирать, не сейчас, может быть, через полчаса, но не сейчас.

Дойдя до меня по моим же следам, Уриель остановился и обхватил руками мои ноги.

— А вот и мы, — сказал он и выдохнул.

— Уриель, уходи.

— Ты ничего не сможешь со мной сделать. Я вот он. Других ты убил. Это помогло? — Он начал что-то напевать, поставил масляную лампу в снег и вытащил из своей куртки металлическую пластину величиной не больше книги. Я видел пятна супа на его одежде, шишки и замерзшую кровавую корку на лбу, там, где я стукнул его кастрюлей.

— Тебе следовало бы сдерживаться. Стой спокойно, господин. Вот это я просуну тебе под ноги. Тебе нельзя поворачиваться и нельзя поднимать сапоги, ты меня понимаешь? — Он серьезно и внимательно посмотрел на меня своими маленькими темными глазами. — Скажи да, если понял, как будешь действовать.

— Уриель…

— Говори шепотом, если не можешь по-другому.

— …Да.

Он наклонился и медленно стал подсовывать металлическую пластинку между спрятанной в снегу миной и моим сапогом, высунув от напряжения язык и прикусив его своими острыми зубами. Я приподнял пятку, и в то время как тяжесть моего тела переместилась на икры, почувствовал, как Уриель поначалу еле заметно просунул свой сапог под мой на металлическую пластинку, и затем, громко напевая, встал на нее всем своим весом, а меня, все еще держа за ноги, оттолкнул в сторону. Я не мог сопротивляться и оказался свободно стоящим на снегу, в то время как он стоял на мине.

— Возвращайся по моим следам к своей лошади, — сказал он, сел на корточки и натянул на себя свою куртку. — Иди, господин.

— Почему ты это сделал?

— Уриель это хорошо знает. А ты этого не знаешь. Я читал книгу на твоем языке, человек с юга, годами читал. Так оно и было. Так я выучил язык чичева. Ты должен найти того, кого ищешь, дышащего паром мужчину. Он так говорит. Будь ко мне снисходительным. У меня шумит в голове, чива. Я не боюсь. Иди же.

— Но почему, Уриель?

— Слышишь, как звенят колокольчики, господин?

— Нет.

— Как они чудесно звенят!

Продолжать разговор было бессмысленно. Мое тело — это мое тело. Или я опять встаю на мину, или бегу назад, к своему коню. Уриель начал в темноте говорить на языке чичева, его монотонный голос тихо разносился по полю:

— Maria ojera amaji a mulungu mutipemferere ife tsopano ndi pa ntawi sosata, Amen…

На горизонте, на востоке забрезжил свет нового дня, вероятно, было уже шесть часов утра. Безумно усталый, я скакал навстречу робко показавшемуся дню и горному Редуту. Вдали, позади себя, я услышал глухой взрыв, мой конь прижал уши, остановился и прислушался, но слышно было только ужасное эхо, которое отражалось от тихих, покрытых снегом склонов гор.