Кристиан Крахт - Я буду здесь, на солнце и в тени

С севера небо прорезал свист снаряда. Мы шли рядом, не пригибаясь.

Она сказала:

— Подождите здесь, — пробежала вперед шагов тридцать и обернулась, удивленно подняв брови.

Раздался взрыв гранаты, и она исчезла.

Ударная волна опрокинула меня, показалось, что из ушей хлынула кровь, только тогда я услышал грохот. Я быстро проверил руки и ноги, провел дрожащими руками по лицу, шее, вдоль затылка, все было цело. Только на колене было немного крови. Я проковылял к месту взрыва впереди, на асфальте; там зияла дыра. Фавр нигде не было. Ни кусочка, ни лоскутка ее тела или униформы. Небо завертелось перед глазами. Горы и птицы.

Вечером я послал отделение солдат в дом поляка, чтобы арестовать его, дав в сопровождение грузовик, в расчете на то, что эту акцию заметят в Верховном Совете. Я знал, что Бражинского там давным-давно не было. Вероятнее всего, в это время он скакал на лошади вдоль Аары в сторону Альпийского Редута, чтобы там попытаться прорваться в Верхнюю Италию, управляемую африканской администрацией. На его месте я поступил бы так же.

В Альпах было несколько проходов, через которые их можно было пересечь незамеченным, хотя построенные здесь укрепления и тоннели Редута почти не оставили такой надежды. Это мощное творение инженерного гения, этот бесконечный триумфальный трудовой процесс, начало которому было положено строительством обычного военного укрепления в историческом центре нашей страны более ста лет назад, наглядно демонстрировал истинную мощь и неуязвимость ШСР. Альпы были пронизаны штольнями и уходящими на много верст в глубь камня и рудных залежей пещерами, в которых могли разместиться сотни тысяч солдат. Другие великие народы нашей истории, например, амексиканцы, строили пирамиды, мы же рыли тоннели.

Одним из истоков нашей революции была Федерация кантона Юра, к которой в свое время принадлежали в том числе Бакунин и Кропоткин. Могила Бакунина находилась на кладбище Бремгартен в Ной-Берне. В первый раз я пошел туда, будучи молодым офицером; как и сейчас, была зима, я стоял с фуражкой в руках перед его простой могилой, а снежные хлопья беззвучно и, казалось, словно бы снизу вверх сыпались на ели и ольху, окружавшие старое кладбище.

Около полуночи я приказал моему денщику, парню монголоидного типа, оседлать коня и почистить и смазать маслом два парабеллума системы «лугер». Мне это оружие нравилось. Красноармейцев я послал вперед рано вечером, и еще ночью они должны были настигнуть поляка, который опередил меня на полдня или, самое большее, на триста верст вверх по Ааре. Они были из Аппенцелля, люди простые, но хорошие сыщики, и мне было легко идти по их следам, отпечатанным на свежем снегу.

Я упаковал свой провиант в два маленьких мешка: нсиму, [15] Нсима, африканское блюдо — густая каша из кукурузной или рисовой муки. сушеную ньяму, [16] Ньяма, африканское мясное блюдо. маниок, [17] Маниок, съедобное растение тропиков, в пищу употребляются только печеные или вареные корнеплоды. угали, [18] Угали, каша из кукурузной муки. рис, брикет чая, сахар, а также свою аптечку, две пачки папирос и немного шоколада — и взвалил все это на спину гнедого коня, с фырканьем стоявшего на звенящем холоде двора. Увязав две собачьи шкуры и два пледа, я прикрепил небольшой деревянный ящик с амуницией к седлу, засунул под стремя завернутый в шерстяную ткань карабин Маннлихера и обмотал себе грудь крест-накрест патронными лентами. Потом я вернулся в комнату и лег на три часа поспать. Засыпая, я наблюдал, как денщик пальцем рисовал в воздухе татуировку. Снов я не видел. Собака ночью куда-то убежала.

Рано утром я пожал денщику на прощанье руку, похлопал его по плечу и подарил ему карманные часы, которые конфисковал у телеграфиста, и новый «лугер». Он взял все это, внимательно посмотрел на меня и сунул часы в карман своего пальто.

— До свиданья, господин, — сказал он.

Как приятно ехать верхом! Вырваться из тесных улочек города, прочь от нищих и раненых, прочь от воспоминаний. От Фавр, обнаженно лежащей на своей постели, свернувшись, как ребенок, в клубочек, поджав колени к груди. Волна воспоминаний, как теплый корейский дождь.

Прочь от жестокого уродства войны — только чувствовать дрожь коня под седлом, колющие лицо ледяные иглы ветра. Пар, идущий от крупа животного, короткий галоп, ветки ели, цепляющиеся на скаку и сбрасывающие свой белоснежный груз вверх, в сероватое небо. С шумом взлетела куропатка. Ее следовало бы подстрелить, только я поздно ее заметил.