Арнольд Каштанов - Хакер Астарты

— Ты и рассказ прочла?

— Так, не все.

— Неинтересный? — небрежно спросил я, как если бы вел с ней обычный наш разговор о литературе.

Дуля стала пересказывать. Она в самом деле прочла. И она всегда пересказывала плохо. Даже на удивление плохо. Как, впрочем, говорят, и я сам. Нам с Дулей это было неважно, мы друг друга понимали. Важно было отношение. И я его уловил — насмешливое к автору. Дуля опять ставила меня в тупик. Я считал до сих пор, что тонко оценить прозу — более сложная интеллектуальная работа, чем связный пересказ сюжета. Неприятно поразило, что она пересказывает, как школьница на экзамене, — не впечатление и не отношение, а вызубренный урок. С одной стороны, у нее хватало ума понять, что я устраиваю экзамен, с другой — уже не считала это для себя оскорбительным. Я вообразил, как с ней будут разговаривать психиатры или родная дочь, и настроение испортилось. Они ее сделают слабоумной в несколько дней. Она подыграет им из вежливости.

Надо было бежать. Я не мог забрать Дулю, не зная, как ее лечить дома. Попросил Эллу направить нас к психиатру, который заменит лепонекс на что-нибудь, что можно принимать в домашних условиях. Элла пожала плечами. Нас записали в очередь, через несколько дней свозили в какое-то психиатрическое заведение, и психиатр, поговорив с Дулей, сказал:

— У меня есть для вас хорошее лекарство.

Он прописал респердал. Надо было потратить еще несколько дней, чтобы постепенно снять лепонекс и выйти на дозу респердала. Две недели, оплачиваемые Минздравом, мы прожили, но никто нас не выгонял. Однажды подошла социальная работница Ривка, я заверил ее, что оплачу все, что требуется. Но психиатр ошибся — респердал вызвал дрожь. Дулю начинало прямо-таки подбрасывать в кровати, ей трудно было говорить прыгающими губами. Я сидел рядом, ничем не мог помочь, только держал руку, которая билась, как рыба. Проходило минут двадцать, щеки и нос делались свекольного цвета, и отпускало. Мы уже знали время, когда приступ приближался, и Дуля успокаивала:

— Это сейчас пройдет.

Я бросился к Элле, взмолился:

— Элла, спасайте!

Она подавила злорадство — мол, предупреждала, что психиатр не поможет, — и пообещала подумать.

Мы стали старожилами, своими людьми в «Мальбене». Беготня начиналась с семи утра, когда приходила первая смена. В коридорчиках громыхали тележки и перекликались санитарки и медсестры. Сновали по палатам, меняли памперсы, поднимали, переодевали, сажали в каталки, перестилали кровати, везли в душевые, купали, вытирали, раскрывали окна, мыли полы, катали капельницы и кардиографы, мерили температуру и давление, спешили, как реанимационные бригады в аварии. В восемь в столовой появлялись Элла и Таня, везли столик с лекарствами, окликали подчиненных, за окнами грохотали по брусчатке мусорщики с баками, минитрактор подвозил термосы с завтраком, автотележки — груды мешков из прачечной; кого-то привозили и увозили амбулансы… И, несмотря на весь этот шум, двухэтажный корпус подавлял своей тишиной. Тишина исходила из немощных людей, переставших сопротивляться. Придя как-то раньше обычного — подвозила Марина, а в тот день ей нужно было пораньше на работу, — я увидел в тупичке перед душевой несколько каталок с голыми стариками и старухами, ожидающими очереди на мытье. Решил не переживать по пустякам, но, наверно, это не был пустяк, потому что Таня, пробегая, матернулась, метнулась к шкафчику, выхватила простыни, побросала на голых и сунулась в душевую вопить на санитарок — там что-то случилось, забилась канализация, все, оставив больных, столпились там, потому и собралась очередь голых. Я оценил эмоции старшей медсестры. Сам я перестал понимать, из-за чего надо переживать, а из-за чего не надо.

Дулю любили, как любят дурочек. Шоколадки и леденцы, которые я приносил ей, раздаривала санитаркам и сестрам. Были у нее любимицы, она держала подарки для них в тумбочке, и, когда любимицы появлялись — везли купать или перестилали постель, — засовывала эти копеечные детские сладости им в карманы. В одесситку Нелли влюбилась, как всегда влюблялась в громогласных добрых женщин, и считала ее старшей медсестрой. А настоящую старшую медсестру Таню втайне недолюбливала.

Валя теперь задерживался, чтобы провести время в нашей компании. Гера рассказывал про Канаду. Он считал, что все русские в Израиле ему завидуют, и держал марку. Присоединялись «актриса» с парализованным «писателем». Тот всегда смотрел куда-то вдаль поверх голов. Прямые волосы падали на лоб в творческом беспорядке, затылок был подстрижен по-арестантски коротко, а красная шея заросла рыже-седыми волосами.