Василий Алексеев - Невидимая Россия

— Вот что, — сказал он решительно, — я захватил с собой еще смену белья и полотенце. Эту ночь я просплю на узле белья, вы спите на подушке, а на следующую ночь мы переменимся.

Грубилкин несколько смутился.

— Я могу вообще отдать вам подушку — сказал он.

— Не надо. Сегодня спите, завтра я ее возьму у вас сам.

Это тронуло нахального толстяка.

— Не сердись, — сказал он примирительно, незаметно для себя самого переходя на ты, — ты не бойся — со мной не пропадешь, я тебе еще пригожусь…

— Сапожников!

Днем редко вызывали на допрос. Григорий с трудом пробрался к двери.

— Может быть, освободят… Брать вещи? — спросил он мента [3] Ментом заключенные называли надзирателя. .

— Вещи можешь оставить в камере, — ответил тот сухо, смотря куда-то в сторону.

Коридор показался очень пустым, большим и гулким. Охранник шел сзади, побрякивая связкой ключей. В коленях чувствовалась слабость, руки слегка дрожали. — Я же не мальчишка! — рассердился Григорий. — Власов советовал говорить поменьше. Действительно, у меня столько знакомых, что легко запутаться в показаниях… Интересно, что они знают? Этот Павел со своей интеллигенцией… Чорт их знает, что они могли выдумать!

Двор промелькнул быстро большим свежим пятном. Три серых ступеньки, короткий коридорчик, поворот направо, дверь, длинный коридор, устланный коврами… светло, опрятно, совсем как на воле. Внутри противное, тошнотное чувство — свет, уют, чистота отравлены чем-то гнусным и отвратительным. Справа в коридоре ряд окон, слева — небольшие, свежевыкрашенные двери в кабинеты следователей.

— Подождите здесь. — Мент подошел к одной из дверей в середине коридора, постучал и просунул в дверь голову.

Сердце Григория сильно колотилось, голова кружилась. — Чорт знает что такое! Я ни в чем не виноват и кончено. Знакомые у меня только по спортивной линии, я не понимаю почему арестован…

Мент кончил говорить, затворил дверь и указал на нее глазами Григорию.

Ну, сразу — как в холодную воду!

За письменным столом сидел молодой человек с бледным скуластым лицом и что-то писал, не поднимая глаз.

Странно — не в форме, а просто в пиджачке…

Дверь закрылась, Григорий подошел к столу. Молодой человек продолжал писать, не обращая на него внимания. Это равнодушие не испугало, а рассердило Григория.

Хамством меня не прошибешь! — решил он, вдруг успокаиваясь, взял от стены стул и сел к столу против молодого человека. Колючие черные глаза поднялись от бумаг и зло уставились на Григория. Григорий спокойно принял вызов и, смотря в неприятные черные зрачки, обрамленные припухшими красноватыми веками с короткими ресницами, стал изучать противника.

Обыкновенный советский парень, злой и нервный к тому же. Строит из себя больше, чем есть на самом деле.

Черные глаза не выдержали взгляда Григория и опустились.

— Куришь? — вдруг спросил следователь.

— Курю, — ответил Григорий.

Черномазый парень протянул пачку папирос. Григорий с удовольствием закурил и отвел глаза от лица противника.

— Павлуху знаешь? — спросил следователь.

— Какого?

— Не прикидывайся — конечно, Истомина.

— Нечего мне прикидываться. Истомина я знаю.

— Давно?

— С 1928 года.

Следователь достал лист бумаги и начал писать протокол допроса.

— Когда он принял тебя в контрреволюционную организацию? — спросил он, не поднимая головы от протокола, совсем простым, дружеским тоном.

— Никогда, — ответил Григорий небрежно, в тон вопроса. Следователь поднял бледное лицо от стола и изобразил удивление.

— Как никогда? Он прощупывал тебя на лавочке, в сквере против Храма Христа Спасителя и потом принял в организацию у себя на квартире…

Холодок пробежал по спине Григория.

Неужели Павел предал? — В сквере они беседовали несколько раз, окончательно договорились на квартире у Павла. «Не верь ничему, что говорит следователь», — вдруг вспомнились слова Власова. Еще толком не обдумав ситуации, Григорий почти машинально сделал возмущенное лицо и ответил:

— Я вообще никогда ни с кем в жизни не вел контрреволюционных разговоров потому, что я рабочий и сын рабочего, а не буржуй.

В следующий момент он понял по глазам следователя, что тот ничего не знает и брал только «на пушку». Неприятные зрачки подло забегали и, желая сбить Григория с уверенного тона, бледный молодой человек спросил максимально язвительным голосом: