Дон Делилло - Mao II

Брита поехала снимать писателей, оставив ключи и немного денег. Устно и письменно проинструктировала Карен, как кормить кошку, как обращаться с замками и сигнализацией, набросала перечень телефонных номеров и дат: Сан - Франциско, Токио, Сеул.

Выходя на улицу, Карен чувствовала: сам воздух ее предостерегает, ей казалось, будто она светится, светятся люди, светятся машины, по руке сбегала электрическая дрожь, а затем открывалась вся подноготная боли — боли, которая берет в кольцо, которая курится над раскаленными нейронами и прожигает мозг насквозь, даже странно, что кожа не лопается. На несколько секунд или даже полминуты она полностью теряла зрение, иногда глаза застилало какое-то сияние, раскаленная белая мгла; Карен ошалело замирала, дожидаясь возвращения улицы — надо же выбраться из мглы к вещам и поверхностям, к словам, которыми мы их помечаем.

Обратно к дому Бриты она возвращалась на такси. Теперь она иногда брала такси, останавливала желтые машины, за рулем которых сидели уроженцы Гаити, Ирана, Шри-Ланки, Йемена — люди с фантастическими именами, не всегда определишь, что на карточке значится первым: имя или фамилия. Карен разговаривала с ними. Дрейфуя по этому городу, по этому океану лиц, она должна была научиться различать лица. Один таксист сказал, что родом из Йемена, и она попыталась вообразить, где это может быть. Она разговаривала с сикхами и египтянами, кричала, чтобы было слышно за перегородкой, или наклонялась к отверстию для денег, расспрашивала о семье или о религиозных обрядах, молятся ли они, повернувшись лицом к востоку.

Она видела фотографии пропавших детей на продуктовых и молочных пакетах, на плакатах, наклеенных на стены домов, — но то и дело слышала о женщинах, которые отдают младенцев чужим людям, бросают новорожденных на помойках. Она набрела на тот парк — увидела его из такси. Видела нормативную жизнь планеты: бизнесменов, снующих по улицам в тени стеклянных небоскребов; жизнь, где сиди себе в автобусе — и тот, подчиняясь логике, обязательно довезет тебя куда надо; безучастную гладь, безмятежное скольжение по течению. Видела тела спящих в туннелях и под эстакадами, головы закутаны, грязные ноги обложены тугими свертками.

"Сони", "Мита", "Кирин", "Магно", "Мидори".

Увидев этих немытых людей, толкающих магазинные тележки с какими-то таинственными узлами, она подумала: они, словно паломники по святым местам, вечно идут куда-то, а сами думают, наверное, в основном о том, как бы продержаться ближайшие десять минут; наконец-то они усвоили, что самое главное, и ну его, этот Иерусалим.

У нее появилась новая привычка — воображать, как люди падают на улице. Вот идет беспечный прохожий — и вдруг голова у него разбита в кровь или еще что-то, и он обалдело встает. Или, приметив человека, ступающего на мостовую, мысленно видела несущийся прямо на него автомобиль — и вот человек уже валяется на асфальте весь в крови.

Итак, она набрела на тот парк. Наткнувшись на такое, цепенеешь. Палаточный городок. Хижины и сарайчики, как бы их назвать, на языке вертится, ну же… ага, хибарки; лабиринты из обитаемых коробок и контейнеров, накрытых сверху синим полиэтиленом. То ли лагерь беженцев, то ли самая запущенная окраина какого-то пыльного поселка. На подмостках летней эстрады — постели, недвижное нагромождение одеял внезапно подергивается, вскидывается — это человек, встав на колени, кашляет кровью. Карен шла на негнущихся ногах, вприпрыжку, будто сама подшучивая над своим робким любопытством или скрывая благоговейный трепет. Из горла человека выползали кровяные нити. На скамейках — коконы с телами внутри, на ограде бассейна-"лягушатника" сушатся одеяла. И весь этот самострой, задрапированные синей пленкой жилые коробки, угольные печки, зеркала, чтобы бриться, дым костров, разведенных в бочках из-под мазута. Обособленный, но громко заявляющий о себе мир, калейдоскоп картинок — трехмерных, испускающих запахи, говорящих вслух на своем особенном наречии; всюду звучит какой-то разноязыкий английский, раскрошенный и разваренный, расплескавшийся по жадным ложкам и черпакам. Люди на разных стадиях оборванности, некоторые еще неплохо экипированы по сравнению с остальными; пожитки, упакованные в ящики, сложенные в тележки. Она увидела мужчину, сидевшего в колченогом кресле перед своей коробкой, — он походил на типичного домовладельца с тенистой улочки, только недорисованного. На контур, предваряющий работу над картиной. Он разговаривал сам с собой совершенно нормальным тоном, человек довольно образованный, в прошлом, как интуитивно угадала Карен, у него был достаток, были друзья и родственники. Он вел сам с собой умный разговор, вполне содержательный, а заметив, что рядом стоит Карен, запросто переадресовал свои замечания ей, словно они беседовали с самого начала. Глядя на эстраду с другой точки, издали, она различала все новые беспомощно ворочающиеся тела, слышался кашель, и Карен осознала, что все подмостки, от рампы до раковинообразной задней стены, устланы одеялами, и повсюду мучительное пробуждение, медленно разбегается стонущая рябь, а некоторые упорно не шевелятся, лежат совершенно неподвижно, живые барельефы, у них есть лица и имена, в груди у них бьются сердца.