Дмитрий Лекух - Орхидея в мотоциклетном шлеме (сборник)

Смотрит на меня.

Потом мотает башкой, кивает каким-то своим мыслям.

— Ну и жук же ты, Димыч, — смеется. — Наливай, конечно…

На следующий день мы напоролись на конный разъезд егерей заповедника. Знакомый егерь дядя Гриша обматерил нас как следует за легкомыслие и вызвал по рации транспорт.

У Сереги действительно не было перелома, хотя пару недель поскакать на костылях ему все-таки пришлось.

Жена, кстати, когда он домой, в Москву, на костылях вернулся, — пригрозила убить и больше в горы никогда не пускать.

Ну, это ерунда…

А вот то, что мы потом не смогли найти этот самый заветный дольмен, у которого так славно просидели, — уже немного настораживает.

И я его искал, и Штурмин, и вместе ходили…

Да и дядя Гриша говорит, что нет в этом месте никаких дольменов.

Вот там, за перевалом — до хрена и больше.

А здесь, да еще и в такой сохранности — никто не видел.

Да и, самое смешное, — мы же по долине вдоль речки шли. Ну некуда ему, заразе, деться.

Вот речка.

Вот долина.

А дольмена — нет.

Прямо мистика какая-то, да и только.

Ага…

…Приятель тут недавно позвонил.

Глеб Ларин.

Он у меня, как бы это сказать-то помягче… человек, время от времени… гкхм… злоупотребляющий.

Потому как — ранимый и одинокий.

Как, в принципе, многие…

…Ну, и — злоупотребил.

Нормально так злоупотребил.

По-мужски.

А наутро, естественно, — голова.

Которую, как известно, пивом не обманешь.

Зато, как считает этот придурок, можно обмануть косячком.

Под пиво, разумеется.

Вот и скрутил джойнт, совершенно, по его собственным словам, нереальных размеров.

Только сделал две первые глубокие затяжки, поднял глаза и видит — за окном мужик болтается.

Смотрит на него безумными глазами прямо сквозь стекло.

Всё.

Приехали.

Двадцать четвертый этаж — так, на секундочку.

Глюк, не иначе…

Приятель настолько офонарел, что открыл окно и дал глюку дернуть.

Под пиво, разумеется.

Для большего, так сказать, эффекта.

Оказалось, правда, что это не глюк, а верхолаз, промышленный альпинист.

Они у них стекла в доме с улицы моют, а от него, — от верхолаза, в смысле, — позавчера жена ушла.

Вот он вчера и нажрался.

И теперь ему очень даже непросто тут висеть, понимаешь.

Так что за пиво — отдельное спасибо.

А еще, кстати, есть?

Пришлось идти на кухню, к холодильнику.

А потом Глеб его еще и ромом угостил…

— Ты чего звонишь-то? — интересуюсь. — Хочешь поделиться, как с верхолазом бухали?

— Да нет, — вздыхает. — Просто ты, Дим, умный. Потому и советуюсь. Скажи, я вообще-то правильно поступил?

— Ты, — сглатываю, — вообще о чем сейчас говоришь?!

На том конце провода — гулкое сопение в трубку.

Я медленно холодею:

— Он вообще как?! Живой?!

— Не знаю, — вздыхает, наконец. — Наверх фактически бездыханным уехал. А до этого — песни орал. Громко. Соседи милицию вызывали…

— Тьфу ты, мудак, — плююсь в трубку. — Ты, вообще, зачем звонил-то?! Ну, откуда мне знать, правильно ли ты поступил, нажравшись, сука, с промышленным альпинистом?! И фактически своими руками сдав его, бедолагу, в ментовку. Ты что, вообще охуел?!

И трубку бросил.

Вот что, спрашивается, у людей, вместо головного мозга?!

И это — мой друг.

Идиот…

Вышел на балкон покурить, посмотреть на набережную и успокоиться.

У нас отличный вид с обоих балконов.

Четырнадцатый этаж.

Рядом — Серебряный Бор.

Фактически, прямо под окнами.

Ага.

Сделал пару затяжек, осмотрелся по сторонам — не висит ли где поблизости какой промышленный альпинист.

А то бы я сейчас, наверное, бухнул…

Какой-то удивительно мерзкий день сегодня.

Даже для слепого московского ноября.

На улице — мокрый грязно-серый снег, ветер порывами, слякоть.

По квартире сквозняки гуляют.

Просыпаться не хочется совершенно.

А надо.

Отключил будильник на мобильном телефоне, охнул, потягиваясь и опуская ноги на холодный пол.

Кот, спавший в ногах, посмотрел на меня как на безумного и отправился зарываться поглубже, под одеяло. Ближе к подушке, где еще сохранилось оставшееся от моего тела тепло.

Я ему только молча позавидовал…

К жене в спальню решил даже не заглядывать.

В лучшем случае — просто наорет.

В худшем — даже не хочу себе представлять.

Ага.

Хорошо ей, блин, нигде не служить-то.