Ирина Волчок - 300 дней и вся оставшаяся жизнь

По дороге она все думала, как же начать разговор, — и не могла придумать. А сейчас все это багровое, алое, желтое, кое-где даже синее пламя, весь этот ларец с драгоценностями, открывавшийся сразу за дверцей старой печки, все это великолепие живого огня вымело у нее из головы все правильные, выверенные, как ей казалось, слова, и она просто сказала:

— У нас будет ребенок.

Шли секунды… десять, двадцать, пятьдесят. Он молчал. Неужели она ошиблась, и он не разделит ее радость? Сердце у Инночки давно остановилось. Прямо сразу после того, как она поняла, что секунды идут, а он все молчит. И тут Генка захохотал, как ненормальный. Она никогда не слышала, чтобы он хохотал, не понимала его реакции и поэтому продолжала молчать. Только почему-то из глаз покатились медленные, тяжелые слезы. Все еще смеясь, он встал и пошел к двери. Она не подняла головы. Только бы он не увидел, что она плачет. Зашуршала куртка. Она ожидала следующий звук, звук закрывающейся двери, но звука не последовало, он вернулся, сел, как ни в чем не бывало, положил руку ей на плечо, туда, где она и была пять минут назад, и что-то протянул ей. Она машинально взяла, пытаясь понять, что это. Бумажка какая-то. Почерк знакомый, мамин почерк. Слезы мешали, и она подняла лицо. Как он переполошился! Вытирал ей щеки, что-то сбивчиво объяснял, потом догадался, что она все равно ничего не понимает, и стал ее целовать: в скулы, в брови, в глаза, куда попало, все время повторяя ее имя. Наконец, она поняла, что мамину записку надо прочитать, оттолкнула его, зло вытерла глаза досуха и снова развернула листок. Через десять минут они смеялись вместе. Оказывается, он так обрадовался, что обстоятельство неодолимой силы существует, что теперь нет никаких обязательств и можно беспрепятственно узаконить свои права на любимую женщину, что просто-напросто не вспомнил, что Инночка-то о двустороннем договоре не знает, и ждет от него реакции на свою суперновость. А это и была реакция — счастье в чистом виде.

Шеф должен был вернуться в контору часам к одиннадцати. «Наружники» трепетали. Они крупно лоханулись и не успели к сроку. Шеф был не то, что бы зверь… Нет, человек он, безусловно, справедливый, все пятьдесят шесть сотрудников «Абриса» это прекрасно знали. Просто шеф предупреждал единожды, всегда один на один. И если предупрежденный не понимал с первого раза, особенно если речь шла непосредственно о работе, — с прогульщиками, алкоголиками и бездельниками разговор был короткий: вот ваша трудовая книжка, прощайте. Сам он работал, казалось, двадцать четыре часа в сутки, и искренне не понимал, каким образом можно, имея грамотно сформулированную задачу, не успеть. Чего проще: видишь, что не успеваешь — попроси помощи, слава богу, не в лесу живем. Да он и сам часто помогал своим сотрудникам, если видел, что те зашиваются.

А они вот не успели. И помощи вовремя не попросили. Короче, ждали грозы.

Он появился ровно в одиннадцать, хотя все дороги в области со вчерашнего вечера были наглухо занесены — зима напоследок вывалила, кажется, все свои запасы снега на несколько лет вперед. Впрочем, ему, с этой его колымагой, купленной за сумасшедшие деньги, любые заносы, как всегда, оказались нипочем. Как всегда, в черном кожаном плаще, в черном же свитере грубой вязки. С образом Нео из Матрицы не вязались только чуть вьющиеся темные густые волосы до плеч. Двигался он стремительно, плащ развевался, как крылья. В конторе его звали Вороном — за некое сходство с киногероем из сериала про неупокоенную душу, жаждавшую справедливости. Ну и производное от фамилии, конечно.

— Елена Константиновна, общее собрание, пожалуйста, — здороваясь кивком головы, сказал он. — Кого сегодня нет?

Секретарша на секунду задумалась:

— Воронцова позвонила, задерживается. У Инны Алексеевны вроде дочка приболела.

Он махнул рукой, мол, обойдемся, и пошел к себе. Секретарше и собирать никого не потребовалось, сотрудники с обреченным видом уже подтягивались в приемную. Ворон никогда не орал, он воспитывал тихим, лишенным эмоций голосом. Воспитывал так, что воспитуемые запоминали этот процесс навсегда. Кто-то произнес: «Сейчас начнется», — и все точно знали, что так оно и есть. Все, кроме одного человека, который знал: никакого разноса не будет, всем охламонам и балбесам на сегодня даруется индульгенция.

Собрались минут через пять. Последними подтянулись герои дня, крупно провинившиеся «наружники», отдел, занимавшийся наружной рекламой. Директорский кабинет с трудом вмещал весь коллектив «Абриса». Ворон встал, сделал строгое лицо и сказал: