Дуровъ - Все схвачено

Легат постоял, подождал, потом быстро обошел здание Панорамы справа, перебежал улицу по подземному переходу и нырнул во двор дома номер четыре по проезду имени Фельдмаршала. А оттуда дворами дошел до моста кольцевой железной дороги, спустился к Реке и по берегу добрался, наконец, до дома Гумбольдта.

Было стыдновато: чего это он на старости лет в сыщика решил поиграть? Негоже. Тем более что все равно никакой слежки не заметил. Даже если она и была…

Вошел во двор родной школы – пусто было. Лето. Дернул входную дверь – открылась. В полном безлюдии походил по фойе первого этажа, где на стенах висели прямоугольники выпускных фотографий. Свет вполнакала горел, присутствия людей не ощущалось. Легат быстро нашел выпуск своего года и себя – с ежиком. Вид, надо сказать, не очень…

– А ты кто? – услышал вдруг и аж вздрогнул. Буквально.

Сзади стояла явная ночная сторожиха, не успевшая запереть входную дверь.

– У меня сын в этом году ученье завершил. Шел мимо, дай, думаю – на выпускную фотку гляну…

– Так каждому же давали! – удивилась сторожиха. – И сыну твоему тоже.

– Так разведенный я, – врал Легат. – А жена опять замуж вышла. Я фотки не видел. Вот и хотел взглянуть.

– Ну, гляди, – смилостивилась сторожиха. – Только быстро. Пять минут тебе. Закрывать должна… – и пошлепала растоптанными войлочными тапками по кафелю пола.

Легат на всякий случай нашел фотографии последнего выпуска, себя нашел – с дурацким ежиком на башке, волосы жесткими были, никакая толковая прическа не получалась. С возрастом, однако, помягчели, поседели и поредели…

Посмотрел. Умиления не испытал. И пошел прочь.

Со сторожихой попрощался вежливо.

Вышел на крыльцо: темнело уже. И никаких топтунов окрест видно не было.

А все ж пока шел к подъезду Гумбольдта, оглядывался. Ну, шли люди. Ну, дети бегали. Ну, пара мамаш коляски с новорожденными толкали. Ну, милиционер бодрым строевым шагом прошел по двору и скрылся в подъезде. В другом.

Тихо нынче во дворе было. Тихо и безлюдно.

Легат открыл дверь и вошел в подъезд. Доехал на лифте до нужного этажа, до искомой двери, и позвонил. Открыли сразу.

Гумбольдт-старший стоял на пороге и молча смотрел на Легата.

– Один? – спросил Легат.

– Один, – ответил Гумбольдт.

Такое ощущение, что он не удивился нежданному гостю.

– Я коротко. За тобой и за младшим до сего дня следили… – Он почему-то говорил шепотом, приблизив лицо к лицу. – Мне Очкарик сказал.

– Я знаю, – спокойно и в полный голос ответил Гумбольдт.

– Они снимут охрану. Очкарик подтвердил, я ему верю, меня он ни разу не обманул. Да, судя по всему, уже сняли. Я прогулялся по двору: никого не было. Вообще никого…

– Ты у нас, оказывается, сыщик? Надо ж как Контора человека ломает!.. Ну, сняли, – чуть усмехнулся Гумбольдт. – Или не сняли. Какая разница! Это ж Контора. Я у них – меченый. И безо всякой слежки – враг.

– А это не паранойя, а, Гумбольдт? Как с нею жить станешь?

– А мы с нею – шерочка с машерочкой, с паранойей любимой. Она для меня, как в песне из кино: на лицо ужасная, добрая внутри. Хорошее кино. Смотрел?

– Сто раз, – сказал Легат. – Не понимаю я тебя. Хоть умри – не понимаю.

– Не умру и не собираюсь, – улыбнулся Гумбольдт. – И тебе не рекомендую. Спасибо за предупреждение, конечно, но я не боюсь слежки. Ни я, ни Джуниор не лелеем вершить революцию, взрывать мосты, брать заложников. Пусть пасут. Я же тебе сказал: я здесь, потому что хочу уберечь Джуниора от моих ошибок.

– Все-таки ошибок?

– Конечно. Ничего же толкового у меня самого не получилось. Значит, все делалось ошибочно.

– А теперь, значит, все будет делаться правильно?

– Теперь ничего делаться не будет. Я не хочу дважды входить в одну воду. Джуниор меня понимает. Надеюсь, и дальше будет понимать. По-любому вода будет совсем другой.

– А если нет?

– Не надо меня пугать, Легат. Я очень толково пуганый. Я сказал: ничего не будет. Ничего и не будет. Удовлетворен?

– Я теперь стану приходить сюда много реже. Максимум раз в две недели. Или еще реже.

– А кто ж информацию-то будет носить?

– Есть человек. Просто курьер.

– Сдался, выходит?

– Ты обо мне? Да ради бога! Сдался. Сломался. Испекся… Я не занимаюсь бесперспективными проектами, у меня и на жизнь не так уж много времени осталось. И есть хорошее дело, которое мне нравится. Впрочем, ты знаешь…

– Знаю, – сказал Гумбольдт. – Увидишь Осу – поцелуй ее за меня.

– Ты серьезно? Ты что, навсегда здесь?