Максим Кантор - Совок и веник (сборник)

Впрочем, именно это неказистое умение сейчас Крису бы и пригодилось. А умения такого не было.

Крис совсем не умел рисовать. Никак. Все эти рисунки, которые я принял за попытку нарисовать марсианина, были изображениями кролика и овцы – только неудачными.

– Bloody sheep! Fucking rabbit! – в который раз Крис швырнул лист на пол, не давался ему образ овцы.

Есть, вообще говоря, совсем простой способ нарисовать овцу и кролика – к нему прибегают дети. Надо нарисовать облачко, а снизу четыре палочки – вот вам и овца. Два шарика и ушки – вот вам и кролик. Именно этот старый добрый метод я и посоветовал Крису. Нарисуй, говорю, облачко. Это, конечно, не ахти какой оригинальный образ – но в мире искусств, где мажут рояль дерьмом, сойдет.

– Облачко? – спросил Крис.

– Ну да, облачко. И четыре палочки.

– И четыре гребаные палочки?

Он высыпал на бумагу две дорожки кокаина, с шумом втянул порошок сначала одной ноздрей, потом другой.

– Облачко, говоришь? Хорошо. Будет вам облачко.

Рука в перстнях ухватила карандаш покрепче. Крис пырнул бумагу раз, другой, третий. Он был сильным, резким человеком, имел свой взгляд на вещи. Он был, что называется, tough guy, а точнее, tough gay, если иметь в виду сексуальную ориентацию. Крис был во многих отношениях выдающейся личностью. Но облачка нарисовать он не мог.

Он бросил очередной лист на пол. Взял новый.

– Послушай, Мэл, – спросил я Мэлвина Петтерсона, который тоже наблюдал за этой борьбой, – а почему Крис работает у нас? Вообще-то у нас и своих дел полно. Нельзя ли его попросить…

– Понимаешь, – застенчиво сказал Мэл, – я очень хочу выставить свои рисунки в Королевской академии. Там Осенний салон. А Крис знает куратора.

– Ну и что?

– Так я же котов умею рисовать. Крис подумал, что я с кроликом ему помогу. А он мне поможет абстракцию сделать. Я пробую, да у меня ничего не выходит.

– Ты бы своих котов в Королевскую академию отнес.

– Are you crazy? Там только радикальное искусство принимают.

– А ты радикального кота нарисуй! И гони этого Криса в шею.

Мэл посмотрел затравлено, достал из укромного уголка стопку рисунков, показал.

Подобно тому, как отличник, пытаясь подружиться с хулиганами-второгодниками, старательно выговаривает непристойные слова и, давясь, пьет невкусную водку, – Мелвин с присущим ему старанием выводил на бумаге бессмысленные каракули. Однако то, что у Криса получалось само собой, естественно, так же легко, как выкуривание косяка, давалось Мэлвину непросто. Это были крайне неубедительные каракули. Мэлвин, привыкший рисовать шерстинки на шкурках котиков, не мог нарисовать неоправданную ничем загогулину.

Я решил дать ему совет, наподобие того, какой я дал Крису в отношении облака с палочками.

– А ты попробуй выпить, Мэл, – сказал я, – налакайся джина и – вперед.

– Пробовал, – сказал Мэл горько. – Все равно не получается.

– Может, мало выпил?

– Когда много выпью, засыпаю.

– Да, проблема!

– I tell you! Real problem! Если бы поймать момент, когда уже сильно пьян, но еще не сплю…

– Другие, наверное, умеют. Они, наверное, специально момент подгадывают. Пьют, пьют, а как чувствуют, что скоро упадут, – сразу к мольберту. Так, наверное, они и делают.

– Sure they do, – печально сказал Мэл. Ему очень хотелось в Королевскую академию, на выставку настоящих художников. Котов рисовать, конечно, приятно, но есть ведь где-то и настоящая художественная жизнь – с открытиями выставок, журналистами, бокалами шампанского. Всякому хочется в такую жизнь попасть.

Мэл отодвинул Криса, подсел к столу и принялся рисовать кролика. Как всегда с ним бывает, когда он рисует зверюшек, Мэл быстро увлекся, он склонился над бумагой очень низко, стал громко сопеть, выводя тончайшие линии. На наших глазах возник очаровательный кролик, ушки торчком, любопытные глазки, задорный хвостик. И овечка получилась знатная – аккуратная такая, завиток к завитку.

Крис свысока наблюдал за процессом рисования зверей. Он презирал таких бескрылых людей, как Мэл. Сам он за это время сумел преобразовать все жалкие потуги Мэла – единым движением руки. Крису достаточно было единого мановения, чтобы в бессмысленных загогулинах Мэла появился некий, как выражаются в некоторых кругах, драйв. Так, вероятно, канонизированные церковью святые умели прикосновением исцелять недужных. Крис брал бумагу, отрывал угол, или проделывал в бумаге дырку, или комкал лист, а потом перечеркивал все крест-накрест. Словом, после его поправок появлялась уверенность в том, что теперь искусствоведам будет что анализировать – пространство для дискурса бесконечное.