Максим Кантор - Совок и веник (сборник)

Вот и сегодня – этакое буколическое окошко в доме, за окошком сад, вдали церквушка, а захочешь выглянуть в сад, понюхать розы, потянешь за раму – и рама вылетит к чертовой матери. Пока я стоял с рамой в руках и думал, что сказать хозяевам дома, я преисполнился неприязни к лондонской показухе, к британской недвижимости и к ценообразованию при капиталистическом строе. У меня и прежде бывали озарения на этот счет, но сейчас добавилась новая деталь.

Посудите сами: излагаю сухие факты. В доме стена толщиной десять сантиметров, гнилая рама с треснутым стеклом, канализация в плохом состоянии, вечные засоры, напор воды такой, что попытки спустить воду в клозете задерживают посетителя на полчаса, – вот вам и хваленая английская крепость. А Лондон – не Сицилия, прошу учесть. Если окна нет, отопление не работает, льют дожди и воет ветер, там довольно противно. Случай с рамой произошел в респектабельном квартале Лондона, в Бейсвотер, на границе с Кенсингтоном, так что обитатели дома могли утверждать, что проживают в Кенсингтоне. Владельцы этой пафосной недвижимости выставили свой трехэтажный домик на продажу за два с половиной миллиона (отмечу вскользь, что продать до кризиса не успели, надеюсь, не по моей вине). Ну мыслимое ли дело – требовать такие деньжищи за объект, в котором рамы оконные не держатся, и дерьмо спустить не получается? А еще Кенсингтон (Бейсвотер?)! Это означает только одно: дома на окраинах еще хуже. Каково быть бедняком в Лондоне – об этом и думать больно.

Впрочем, лондонскую бедноту я вижу в Брикстоне каждый день, могу подробно рассказать, как устроены их жилища. Щели между рамами и стенами такие, что руку можно просунуть. Туда набивают всякий строительный мусор, заделывают чем попало, но все-таки из щелей дует. Отопление не включают из экономии – и зимой внутри дома температура градусов десять тепла, не больше. Итальянским беднякам хотя бы не холодно, на улицах Италии апельсины растут. А в России и Британии недвижимость становится знаком социального неравенства вдвойне и втройне.

Разумеется, я поделился соображениями с Мэлвином и Колином. Я полагал, что их классовая ненависть к богатым на севере столицы поможет в разговоре.

– Послушайте, – сказал я им, – какие странные в Британии дома. Построены кое-как, удобств никаких, толкнешь – разваливаются. А стоят по два миллиона. Чушь какая.

– Хорошие дома, – сказал Колин с обидой.

Он как раз подписался на ипотеку и носил в бумажнике фотографию нового жилища. Чуть что, лез в карман, раскрывал невзначай бумажник и показывал всем: вот, не угодно ли? Так себе домик, если честно.

И Мэлвин поддержал товарища:

– В Британии, Макс, очень хорошие дома. I tell you. У нас хорошо строят, Макс.

– Да ладно тебе. Come on! Ваши ванные – это же ужас! Даже не помоешься как следует. Краны раздельные, плещись, как хочешь. А лестницы ваши идиотские? Вместо нормального коридора – лестница. Спишь на втором этаже, умываешься на третьем, обедаешь на первом, а готовишь в подвале. А если ночью писать захочется? Как здесь старики живут, не понимаю!

– Нормально живут, – сказал Колин и посмотрел в сторону.

Он недавно рассказывал, что его мама упала. Вдруг понял, как она упала. Пошла, должно быть, старушка ночью в ванную, зацепилась за коврик, из двери ванной вывалилась прямо на лестницу, и вниз по ступенькам – бабах! И это они называют нормальной жизнью! Гнилые коврики в ванных – кому, зачем, в каком бреду придет в голову класть в ванную комнату ковер! Так делают, потому что жалеют денег на отопление – получается хоть какое тепло, и вот гниют эти коврики по лондонским заплесневелым ванным. Обитые ковролином дрянные фанерные полы – и это практически повсеместно, экономят на паркете и чихают от пыли всю жизнь. Садик перед домом они вылизывают, каждую субботу щелкают ножницами, ковыряются в рассаде – а что делается в доме, мало кого волнует.

У нас в России, подумал я, все обстоит прямо наоборот. На улицах – мерзость запустения, и всем на это наплевать. Живем как придется, начерно живем – плюем под ноги, мусорим, пакостим. Зато внутри, там, где кончается общественная помойка и начинается личная жизнь, – там хорошо несказанно! Возможно, забота о социальном строительстве оттеснила в английском сознании заботу о доме как таковом? Построили свободное общество, а остальное не важно?

Они даже не знают, какими бывают дома. Посмотрели бы мои брикстонские друзья на дома на Рублевке, они бы с ума сошли. Просто сошли бы с ума – и все. Я представил себе, что было бы с Колином, если бы он увидел дом моего приятеля Сереги Вострикова. Сначала припадок нервного смеха, потом потеря дара речи, потом тяжелая депрессия – и все, кончена жизнь: потекут тягучие долгие дни в сумасшедшем доме на таблетках и капельницах.