Яков Шехтер - Поцелуй Большого Змея

– Но почему?

– Чтобы снять нечистоту смерти, нужно окунуть предмет в воду. Значит, пришлось бы затопить нижний уровень, и никто не знает, как повел бы себя грунт, в котором вырыты пещеры. Вполне вероятно, что часть коридоров обвалилась бы, а значит, рухнул бы пол третьего уровня, а за ним стены второго, и так далее. В общем, работа многих поколений пошла бы насмарку.

– А если не очищать эти коридоры, а просто замуровать их и вырыть другие?

– Нечистота смерти без труда проникает сквозь стены. Ты обратил внимание, что в обители нет ни одного больного? Как только избранный чувствует недомогание, он сразу уходит за пределы долины, чтобы в случае внезапной смерти не осквернить обитель.

– Но ведь люди умирают не только от болезней, бывают и несчастные случаи, внезапные недуги, старость, наконец.

– Избранный знает, когда пришло время оставить наш мир, и заранее готовится к этому. В общем, за все годы существования Хирбе-Кумран в его стенах не скончался ни один человек.

– А мне казалось, – я сел на постели, – что терапевты научились лечить любые хвори, поэтому в Хирбе-Кумран нет больных.

Кифа улыбнулся.

– Это правда, малыш. Но не вся.

– А что случилось с тем, который нес мышей? – спросил я.

– Ничего хорошего. Он застрял в комнате ужаса. Когда его вытащили на поверхность, он полностью поседел, никого не узнавал и плакал без остановки. Ладно, – Кифа поднялся с моей постели. – Тебе пора повторять пройденное за день. Сто один раз, не забыл?

– Не забыл.

Я вздохнул, повернулся лицом к стене и принялся повторять. Думаю, мне удалось добраться до двадцать третьего или двадцать четвертого раза, а потом мысли начали путаться, плыть, смещаться, перед глазами поплыли зеленые стены коридоров, и я заснул.

После бесконечного первого дня время в Хирбе-Кумран полетело с быстротой дождевых капель. Каждое утро походило на другое, точно хлеб за завтраком на хлеб за ужином. Предыдущий вечер ничем не отличался от сегодняшнего, а завтрашний повторял его с безжалостностью сирийского наемника. Подъем, освобождение желудка – из-за скудной пищи одного раза в день вполне хватало, – омовение, молитва, завтрак и учеба, учеба, учеба – до звона в ушах.

Я так привык к монотонному голосу Малиха, что невольно стал копировать его интонации, и Шали, ехидно улыбаясь, принялся дразнить меня Малихом младшим.

По утрам Кифа шел передо мной до самой двери и поджидал у входа после окончания занятий. Малих в первый раз недоуменно повертел головой, но Кифа что-то шепнул ему, и тот перестал обращать на него внимание.

По мнению Малиха, учился я очень хорошо, но вот восторг молитвы куда-то пропал. Я чувствовал волну, старался подтолкнуть ее всей своей энергией, но такого воодушевления, какое охватило меня в первый день, уже не испытывал. Кифа уверял, будто все идет своим чередом, и первое волнение – подарок, который Свет дарит ученикам, дабы показать им истинное лицо мира, скрытое за маской повседневности.

– Начнешь хорошо продвигаться, – обещал Кифа, – и острота чувств вернется. А пока ты просто не в силах вместить в себя столько Света.

И я учился, старательно повторяя сто один раз истины, преподаваемые Малихом.

– Свет должен пронизать тебя насквозь, – монотонным голосом повторял мой учитель, расхаживая по комнате. – Глаза должны налиться Светом, уши наполниться им, пусть Свет смочит твою гортань, очистит язык, омоет горло, наполнит легкие, почки, желудок, спустится по жилам до самых пяток. Когда ты будешь говорить о Свете, думать о нем непрестанно, засыпать с учением на устах и просыпаться с ним – лишь тогда есть шанс, что знание проникнет в твой разум и овладеет сердцем.

И вправду – от многодневной зубрежки мне стало казаться, будто весь я состою из правил, предписаний, запретов, уложений и наказов. Слова учения стали сами собой выскакивать изо рта – еще бы, ведь я день-деньской повторял их. Но ни о какой остроте ощущений речь не шла, скорее наоборот – однообразие и размеренность жизни сильно притупили мои чувства. И только день седьмой позволял немного вернуться к обычному состоянию.

В день седьмой занятия отменялись, а на столах, помимо привычных хлебов и воды, красовались куски жареного мяса, зеленый лук, ароматные коренья, вареная фасоль. Во время дневной трапезы подавали рыбу: соленую, жареную и печеную, украшенную большими ломтями тыквы, запеченной в одном горшке вместе с рыбой, от чего она приобретала удивительный аромат. Перед окончанием седьмого дня собирались в столовой в третий раз, и вкушали медовый пряник, сушеные финики и смоквы.