Дмитрий Лекух - Я русский

…На выходе из «Рамстора» они нас и накрыли.

Человек десять.

Говорил ведь Никитосу – давай поближе к крыльцу подъедем.

Нет.

Подвеску на своей свежекупленной тюнигованной «субарке» пожалел, сволочь такая.

Сугробы, говорит, намело, я лучше здесь встану.

Ничего, дотащим.

Вот, блин, и дотащили.

Злата тоже с нами сдуру поперлась: хочу, говорит, русские супермаркеты посмотреть, интересно.

Интересно, ага.

Особенно интересно стало, когда эта гопота прямо перед носом нарисовалась, а у нас руки заняты.

Пиво, водка.

Никитос еще и орешков накупил своих любимых, а я сушеных колец кальмара и креветок под ожидаемое утреннее пивко.

А тут – полный, блин, интернационал, судя по русскому мату и молдавско-таджикскому характерному «гыргырканью».

Гастарбайтеры.

А во главе, похоже, – наша, подмосковная сволочь.

Слишком уж, сцуко, много в речи характерного «аканья».

– Та-а-ак, – говорит, поигрывая дешевым ножиком. – Ящики и девку нам. Сами – валите, не тронем. И – не дай бог милицию позовете. У нас здесь, на районе, – все схвачено. Найдем и зарежем. Понял?!

Понял, думаю.

Чего уж тут, блин, непонятного.

Поставил пакеты на землю, выхватил бутылку водки, врезал по металлическому ограждению.

Отличная розочка получилась.

Прям как заказывали.

А слева от меня – характерный щелчок.

Сколько раз я Никитосу говорил, чтоб перестал эту чертову выкидушку на кармане таскать.

Заметут ведь рано или поздно.

А ведь вот – пригодилась.

Короче, Злата даже испугаться не успела, как эта комиссия по встрече уже по улицам Митина неслась, давая фору любому олимпийскому спринтеру.

Но старшего я догнал.

Слишком мне, блин, его слова насчет «девки» не понравились.

Располосовал морду, развалил надвое обе щеки.

Уж очень розочка удачная получилась.

Жалко, сцуко, было выбрасывать, не использовав по назначению.

Гляжу – Никитос тоже кого-то в сугроб завалил.

Мордой вниз.

Сел сверху и что-то старательно своей выкидушкой у него на жопе выписывает.

Художник, блин.

Мастер настенной живописи и прочей прикладной графики.

Тут-то Злата и заорала.

Я от удивления аж гопника из рук выпустил.

Бегал он, надо отдать должное, – совсем неплохо. Ошметки от обеих щек, как крылья, за спиной развевались.

Уважаю.

Хотя – жить захочешь, не так раскорячишься.

– Звери! Звери! – кричит во весь голос моя принцесса, моя золотоволосая девочка.

И я вдруг с удивлением понимаю, что это отнюдь не к наехавшей на нас чуркестанско-гопнической шобле относится.

А как раз наоборот.

К нам с Никитосом.

Нет, ну ни фига ж себе, думаю.

– Звери! – плачет. – Какие же вы звери! Прекратите! Прекратите немедленно!

Сгреб ее в охапку, поволок к машине.

Орет, отбивается.

Всю таблицу мне когтями исполосовала, кошка чешская.

Пришлось вкатить оплеуху.

Причем не слабую.

Слабая бы в таких говенных обстоятельствах точно не помогла.

Дотащил до машины, засунул на заднее сиденье.

– Грузись! – кричу Никитосу. – У меня тут оперативка по ликвидации стихийного бедствия!

– Угу! – кричит в ответ. – Морду от этого бедствия береги! А то оно те точно глаза повыцарапает! Вот ведь, блин, темперамент! Даже завидую!

А сам туда-сюда носится, пока я Злату нейтрализую.

Пакеты с покупками в багажник «субарки» скидывает.

Ну, погрузились кое-как.

Тронулись.

Я Злату за руки держу и лицо от нее старательно отворачиваю, а то она уже пару раз кусаться пробовала.

– Ты, – ору Никитосу, – куда-нибудь во дворы двигай! Чтобы у меня была возможность ее успокоить! А то, если ментов проезжать будем, они верняк решат, что у нас тут изнасилование запланировано!

– Согласен, – выворачивает руль. – Садиться в тюрьму в мои планы пока что не входит. Да еще по такому поганому обвинению.

Наконец она устает.

Обмякает.

Сидит, всхлипывает.

– Звери, – шепчет. – Какие вы звери…

Пришлось ей снова пощечину выписать.

На этот раз достаточно легкую.

Взял за плечи, подтянул к себе, заставил смотреть в глаза.

– Это они, – говорю, – звери. Даже не звери. Твари. Ты представить себе не можешь, что бы они с тобой сделали. А мы с Никитой – не звери. Мы, девочка, укротители.

Пока мы доехали до дачи, Злата почти успокоилась.

Правда, похоже, так и не простила.

По крайней мере, разговаривала исключительно односложно.

«Да».

«Нет».

«Не знаю».

Чувствовал я себя после всего этого, мягко говоря, – не очень уверенно, врать не буду.