Александр Киров - Последний из миннезингеров (сборник)

Мама девочки угостила их соком, и они сидели друг напротив друга: счастливый, потерявший голову от любви отец игрушечного семейства и волоокая красавица, которая делала вид, только делала вид, что все это ей скучно, неинтересно, а сама купалась в лучах карих любящих глаз своего ненастоящего мужа.

В какой-то момент и я перестал слышать их крики и возню, и для меня они гармонически сплелись с движением и перестуками окружающего плацкартного мира…

– Де-во-чка!

От этого крика я проснулся. Но что изменилось в нем? Почему я услышал его? Откуда взялось столько горя и неизбывной тоски в голосе ребенка?

– Де-во-чка! – выкрикнул малыш еще раз и зарыдал.

Я быстро понял, что произошло.

Детей уложили поспать. Пока малыш безмятежно дремал и видел во сне ее – де-во-чку! – та самая девочка вместе со своей мамой приехала домой – и сошла с поезда, не простившись со своим поклонником.

Что поделать? Девочки взрослеют быстрее, чем мальчики, и, как правило, не столь болезненно воспринимают острые углы жизни. Оно и понятно. Им выживать – для того, чтобы родить пару-тройку таких вот…

– Де-во-чка! – всхлипывал малыш.

Родители, как могли, успокаивали его, совали игрушки, которые мальчик с отвращением отпихивал от себя, гладили по светленькой головке, шептали ласковые слова. Но он был безутешен…

В течение часа. А потом вернулся к жизни. Начал смеяться. Звонко. Рассыпчато. И бегать по вагону с игрушечным пистолетиком.

Я выходил на станции Няндома. В моем краю много мест и местечек с затемненными названиями, пришедшими из финно-угорских, а то и более древних, архетипических, как сказали бы ученые, языков.

Тихонько пробирался со своей большой неудобной сумкой по проходу темного вагона, стараясь не задеть головой и багажом свисающие с верхних и нижних полок ноги моих попутчиков.

А проводник – тот довольно бесцеремонно громыхнул сначала одной дверью вагона, потом другой. С грохотом обрушил к поверхности перрона металлическую подножку.

За спиной у меня кто-то охнул и заворочался во сне, забормотал спросонья. Но последним, что слышал я, выходя из вагона, был слабый крик, раздавшийся почти с того самого места, на котором раньше ехал я. Крик-воспоминание о не свершившемся и уже забытом. Крик из сердца. Из сокровенной глубины не повзрослевшей и не огрубевшей, не заплывшей жиром, не покрывшейся копотью или просто грязью мужской души.

– Де-во-чка-а-а-а.

Я встретил свою первую любовь, когда поступил в универ, первого сентября, на лекции по Древнему Египту. Она сидела через две парты наискосок от меня и старательно записывала что-то в свою большую клетчатую тетрадь. У меня долго не хватало духу не то что признаться ей в своем чувстве, но даже заговорить с нею. Поскольку учился я блестяще и часто высовывался на семинарах, она заметила меня и как-то раз обратилась за помощью… Она! За помощью! Ко мне! Потом я провожал ее по осенним улицам к зданию студенческого общежития. Мы долго стояли в вестибюле. Она смеялась. Когда я, набравшись смелости, безо всякого приглашения пришел к ней в гости, она познакомила меня со своим другом, и сердце мое болезненно сжалось. Однако она как-то незримо и без слов дала мне понять, чтобы я набрался терпения. И действительно. Через два месяца они расстались, и почти сразу мы стали встречаться с нею. Следующие пять лет были самыми счастливыми в моей жизни, и я не хочу особенно распространяться о них… Скажу лишь, что мы поженились. Нам выделили комнату для семейных. Темными зимними и осенними вечерами мы читали классику – каждый у своей настольной лампы. А весной, в мае, когда сходил снег, она сидела в своем милом халатике на подоконнике – вся в закате – и пересказывала мне параграф из учебника Реформатского. Мы закончили филфак с красными дипломами. Она нашла очень хорошую работу. На телевидении! С перспективой!!! Я, естественно, рядом… С телевидением. То есть по другую сторону экрана. Она забеременела. Но с ребенком мы решили обождать… Карьеpa… Понимаете?.. Неприятно, однако многие через это проходят – и ничего. А она умерла.

Перебивался я пару лет. Света белого не видел. Хватал мороку и водку. Потом ничего, очухался. Гляжу – работаю в сельской школе. И кругом люди. Присмотрел себе одну вдовушку лет под сорок. Чувств там особенных не было… Так… Сожительство. Но расписались. Своих детей у нее двое – куда еще с нашей зарплатой? Жили… Стал я к ним потихонечку сердцем присыхать. Она баба хорошая. Все для меня – обстирывала, кормила всякими вкусностями… Что еще надо? Любовь? А может, это и была любовь? Я не знаю, а вы? Последнее время она мне все что-то сказать хотела, но тут мать у меня померла. Поехал на похороны. А беда за бедой. Под нами старик жил… Нехороший человек, в общем. Водил к себе всяких… Заснул, видать, кто с сигаретой… Дом деревянный, старый. Сухая гниль. Сгорели мои – все трое. Только я думаю, что их уже четверо было. Вернулся, головешки пнул – и снова уехал: в мороку и водку.