Марина Ахмедова - Дом слепых

Во рту собралась горечь, словно глотнула сока полыни.

– Видишь, дым поднимается? – Иса махнул в сторону дымового столба, широким рукавом уходящего в небо. – Это уже второй день горит городская библиотека. Позавчера ее разбомбили. Нам нужно ее обойти, и все – мы на месте.

Начался мелкий дождь, больше похожий на изморось. Микроскопические капли повисли на ворсинках шапки Исы. Туман сгущался и сначала стелился под ногами, но с каждой минутой они все глубже входили в него. Ветер успокоился, казалось, и его подмял под себя туман. Когда они вошли в туман по пояс, Люде показалось, что влажный воздух местами густеет, собирается в силуэты, которые тянут к ней руки.

– До войны я работала в библиотеке для незрячих, – сказала Люда сквозь туман.

– До войны я любил читать книги, – отозвался Иса, и ей показалось, голос его прозвучал с влажным всхлипом.

– Что ж теперь разлюбил?

– По очень простой причине, – Иса снова остановился, чтобы, сощурившись, заглянуть ей в лицо. За его спиной угадывались очертания рюкзака, и в тумане он напоминал зловеще прищурившегося горбуна. – Я понял, что литература слаба.

– Слаба? – переспросила Люда, и ее голос тоже прозвучал влажно.

– Да, слаба, – повторил Иса, – она оказалась нимфой, а я, дурак, думал, литература – богиня. А она слабая смертная нимфа с тонкими белыми руками. Мне такая литература не нужна. До войны я прочел много книг, каждую неделю брал их из библиотеки, мы сейчас до нее дойдем, я жить без книг не мог. Теперь я понял другое – ни одна из книг не описывает войну.

– «Война и мир», Лев Толстой, – бросила Люда сквозь туман.

– Ну и что, что Лев Толстой? – поймал Иса. – Это только подтверждает то, о чем я говорю. «Война и мир» – это школьная программа, эту книгу читают все школьники. Если бы война была там описана по-настоящему, то никто бы больше не воевал. Ты думаешь, люди, которые нас бомбят, не читали «Войну и мир»? Читали.

– Ишь ты какой! Думаешь, найдется много людей, которые смогли бы описать войну лучше Толстого?

– А вот это – другой вопрос, – Иса покрутил рукой в воздухе. – Я думал и об этом, и я понял одну важную вещь: если бы в мире появилась хоть одна книга, по-настоящему описывающая войну, пусть она была бы написана на эскимосском языке, то войны больше не было бы. Люди бы поняли, что такое война, – политики, граждане, – и перестали бы отправлять на нее мужчин. Я живу в войне. И ты живешь в войне. Но если мы почитаем все книги, написанные о ней, то они не передадут даже сотой доли нашего ужасного опыта. Заметь, – Иса снова махнул рукой, – я не говорю, что Лев Толстой – не талантлив. Он даже очень талантлив. Но он тут ни при чем. Просто литература слаба. Она – нимфа с тонкими белыми руками. Она слабее войны. Я понял, что никогда не появится у нас книга, которая бы описала войну так, чтобы ее остановить. А если бы появилась, то войны бы больше не было – ни одной, нигде. Такую книгу не сможем написать ни я, ни ты – у нас будет в руках опыт, но не будет сильного инструмента. Поэтому я и разочаровался в литературе и больше никогда не буду читать…

Когда Иса закончил, туман уступил место гари. Они уже могли разглядеть в фасаде библиотеки большую пробоину. Из нее косо валил черный дым. Подойдя ближе, Люда заглянула в пробоину – темное брюхо огромной рыбы, натянутое на каркас книжных стеллажей от пола до потолка.

Горела бумага. Книги разных переплетов и толщины вывалились из пробоины. Листы, тронутые языками огня, шуршали вокруг. Туман сходил. Изморось осела и испарилась. Ветер поддувал листы, но пока не был достаточно силен, чтобы поднять их в воздух. Листы шуршали, и в этом шуршании можно было услышать голоса классиков и лириков, фантастов и реалистов.

Люда подняла с земли книгу в простом картонном переплете. Розенталь. «Русский язык в школе». Когда-то один на всю школьную библиотеку. Раскрыт на спряжении глаголов. Лежит на парте, изрезанной и исписанной еще до того, как Люда села за нее.

Стоя у разбитой библиотеки, в клубах отступающего тумана, с волосами, растрепанными по спине, посреди шуршания наших и зарубежных классиков, не сумевших написать книгу о настоящей войне, Люда прижимала к груди Розенталя. Из пробоины ей слышались стоны. И Бог знает, кто там стонал – библиотека со вспоротым животом, героиня романа, вырванная из переплета в момент любовного отчаяния, или сама литература – слишком слаборукая, чтобы собрать свои разлетающиеся бумажные одежды.

– Положи, – Иса выдернул Розенталя из ее рук.