Гилберт Адэр - Любовь и смерть на Лонг–Айленде

Так что я положил обратно на полку более безобидные издания. Не то чтобы я совсем отрекался от владения ими — просто я решил купить их во втором магазинчике, расположенном всего в паре сотен метров от первого.

Оказавшись дома в кабинете, я плотно закрыл двери и прочитал статью в «Жизни звезд», посвященную Ронни. Поглотил я ее с обычной жадностью, хотя, за исключением дразнящего мимолетного упоминания о «новом и восхитительном кино, в котором, я, возможно, буду сниматься, — но, пока контракт не подписан, я молчу и держу пальцы крест–накрест!!!» (боюсь, милый Ронни, что пальцы крест–накрест держишь вовсе не ты…), содержание статьи сводилось к повтору все тех же известных фактов с немногими свежими дополнениями о самых последних событиях в жизни молодого человека. Затем я взял пару маленьких ножниц из ящика стола и вырезал по контуру голову Ронни с одной из трех фотографий, сопровождавших статью. Труднее всего оказалось справиться с шевелюрой: каждую прядь, каждый локон приходилось вырезать с крайней тщательностью, но без этого не удалось бы достичь нужного эффекта. Также мне пришлось проявить некоторый произвол в отношении линии подбородка, поскольку темноватая репродукция не позволяла ее точно определить, и с первого захода нижняя челюсть вышла чрезмерно массивной. Когда же мне наконец удалось достичь убедительного результата, я повторил ту же операцию с другой — маленькой черно–белой — фотографией. Затем я бережно зажал их между пальцами, стараясь не помять, извлек «Милого мальчика» из плотного коричневого конверта, в который продавец поместил журнал, и подошел поближе к шезлонгу. Хотя было еще немногим более двух часов дня, я плотнее задернул шторы и включил маленькую настольную лампу.

Затем, растянувшись на шезлонге и перекатив тело на правую сторону, я расстегнул ремень и стянул брюки и трусы до колен. Дрожа так, словно кто–то в любой момент мог помешать моему отвратительному, безумному и унизительному занятию, но полный мрачной решимости довести его до конца, я положил порнографический журнал на пол рядом с собой и начал перелистывать его страницы одну за другой. Каждая страница была заполнена обнаженной мужской плотью (чаще всего юной, но, как я уже успел заметить, далеко не всегда), принадлежавшей различным представителям сильного пола, принимавшим сладострастные позы в местах, которые, как правило, особенно способствуют гомосексуальным фантазиям (пляжи, бассейны, стройки). К туловищам этих молодых людей — в зависимости от того, была фотография цветной или черно–белой — я по очереди приставлял одну из двух вырезанных голов Ронни Бостока в надежде на то, что она сможет присвоить себе чужую наготу. Одновременно с этим я начал мастурбировать — сначала осторожно, затем с большим увлечением, с удивлением наблюдая, как просыпается во мне давно уснувшая страсть к одинокой любви. Но постоянно торс модели оказывался то слишком мускулистым и мясистым для того, чтобы убедительно сочетаться со все еще по–мальчишески изящными чертами лица Ронни. То, напротив, тело оказывалось чересчур тощим, или волосатым, или костлявым, или плоским, то слишком длинным, то чрезмерно коротким, а иногда даже слишком густо покрытым татуировками. В других случаях элементарно не совпадали пропорции, контрастность или четкость или же наклон шеи Ронни не соответствовал наклону шеи какого–нибудь юного громилы, так что казалось, будто шею эту свернули на сторону. И даже тогда, когда (как мне казалось с наполовину прикрытыми глазами) удавалось добиться удовлетворительного соответствия между телом и головой — как это случилось с фотографией, изображавшей довольно экзотично сложенного, накачанного юнца, сидевшего нагишом на неуместно шикарной софе, согнув в коленях безволосые ноги и разведя их бесстыдно в стороны, обхватив при этом пальцами ног край подушки, — возникший гибрид в любом случае не был Ронни. И никогда, ни при каких обстоятельствах он не мог стать им, как понял я, отбрасывая в сторону с гневом и отчаянием паскудный журнальчик. Результат всегда будет отдавать фальшивкой, всегда будет основываться на самообмане!

Охваченный угрызениями совести, я был не в состоянии выносить свое полуодетое состояние мигом долее. Я вскочил и привел себя в порядок. Я знал теперь, что если уж я собрался осушить чашу с ядом, то мне остается только одно. Такова парадоксальная логика, лежащая в основании любой мании: идти к логическому выводу шаг за шагом, этап за этапом, не пропустив ни одного пунктика, чтобы из отдельных строк сложился акростих, продиктованный безумием, — именно этот путь проходит каждый маньяк, и проходит сознательно. Став частью шарады, я попытался решить ее, пропустив ключевой момент, но стоило мне пойти против ее логики, как меня стерли в порошок алмазные жернова машины, запущенной однажды мной. Но именно благодаря этому мне удалось понять, в чем состоит следующий шаг, которого от меня ждут, и, осознан это, я встал у окна, сложив руки за спиной, в позе, выражавшей спокойную покорность тому неминуемому, которое ждало меня впереди.