Урсула Ле Гуин - Далеко-далеко отовсюду

И если ты мозолишь Нам глаза — торчишь перед Нами один, как пень, но при этом тебе сопутствует удача, Мы на тебя и внимания-то не обратим. Но если ты еще и неудачник, тогда может случиться, что Мы забросаем тебя камнями. Мы ведь не любим, когда кто-то там мелькает перед нами с заплатами на джинсах, пришлепанными как попало, и всем своим видом напоминает, что каждый одинок и спасения нет никому.

А ведь я пытался. Честное слово, пытался. С таким упорством, что теперь мне тошно вспоминать об этом. Я ставил заплаты на свои джинсы точь-в-точь, как Билл Эболд, который все делал правильно. Я толковал о правилах игры в бейсбол. Целый семестр я трудился над школьной газетой, потому что это был единственный доступный мне шанс стать членом хоть какой-то группы. Но все было напрасно. Не знаю почему. Иногда я думаю: может, иноверцы как-то по-особому пахнут, и только правоверные способны учуять этот специфический запах.

Многие ребята почти ничего не соображают. Просто ходят толпой и все. Они-то, по существу, и составляют костяк группы. А большинство вроде меня просто подлаживаются. В душе им на это наплевать, но тем не менее им удается приспособиться, их принимают за своих… Как бы мне хотелось быть таким! Лучше бы я был искусным лицемером. Это еще никому не вредило, только жить легче, ей-богу! Но мне никогда никого не удавалось обмануть. Как-то сразу они поняли, что их интересы не мои интересы и проникнулись презрением ко мне, а я — к ним за то, что они презирали меня. Но одновременно я презирал и тех немногих, которые не пытались «быть в струю». В девятом классе у нас был один высокий мальчик, который не чистил зубы и ходил в школу в белой спортивной куртке, и он предлагал мне свою дружбу. Мне бы возликовать — ведь до этого никто не хотел дружить со мной. Но мне не нравилось, что он все время говорил о ребятах, что, мол, тот свинья, а этот болван, и хотя в общем-то я был с ним согласен, мне противно было только о том и говорить, и я запрезирал его за снобизм. А потом я запрезирал самого себя за свое презрение ко всем остальным. Ну и положеньице, скажу я вам! Да вы сами, если прошли через нечто подобное, можете представить себе, что это такое.

Пока я изо всех сил старался быть как все, я и в отличники не лез, впрочем, в решении этой проблемы мне всегда помогал спорт. Не то чтобы я был не способнее своих сверстников, но получал я всегда тройки, потому что не выносил м-ра Торпа и всегда как бы отсутствовал на его уроках.

— Если бы вы, Гриффитс, на минутку выкинули из своей башки Китса и Шелли, тогда вы, возможно, хотя бы обратили ваше внимание на то, как другие играют в баскетбол.

Он почему-то всегда называл Китса и Шелли [19] Китс (Keats) Джон (1775–1821) — английский поэт-романтик, Шелли (Shelley) Перси Биш (1794–1822) — английский поэт. «Освобожденный Прометей» — революционно-лирическая драма, посвященная теме борьбы за свободу против деспотизма. — я сам слышал, как он точно в тех же выражениях наставлял на ум еще двух-трех учеников. Он произносил эти имена, по-змеиному шипя: «Ш-ш-шелли, Китсс-с-с!» В отношении меня это было просто глупо: по-настоящему меня интересовали только биология и математика, но его ненависть возбудила во мне любопытство, и, вернувшись домой, я прочитал «Оду соловью» Китса в хрестоматии для первокурсников. В ней не оказалось Шелли, но в городской библиотеке я просмотрел его сборник, а позднее купил книгу его стихов у букиниста. Таким образом, именно м-р Торп, обучавший нас баскетболу, познакомил меня с «Освобожденным Прометеем», за что я должен был бы испытывать благодарность к нему. Однако отношения мои с м-ром Торпом так и не поправились.

Но что важно отметить: я никогда не вступал в пререкания. Мог же я, к примеру, сказать: «Послушайте, м-р Торп, нет у меня такого желания — выкидывать из головы Китса и Шелли, а тем более синусы и косинусы, а потому — катитесь-ка вы подальше, ладно?»

А ведь некоторые так умели отбрить! Помнится, еще в начальной школе слышал я однажды, как маленькая негритянка-семиклассница выговаривала нашему математику: «Не трожьте мою тетрадку! А не нравится, как сделала, — подавитесь вы ею!»

Вот это был бой! Преподаватель ничем не заслужил такого отпора, он просто пытался учить девчонку математике, и тем не менее это был настоящий бой, смелый бой, и я ею восхищался. Но сам я ни на что подобное никогда в жизни не решусь. Нет во мне этого. Не умею я бороться. Я обычно стою и слушаю, пока не представится возможность смыться. И тогда я смываюсь.